Последняя комета
Шрифт:
Я снова поворачиваюсь к Люсинде, собираясь спросить, слышала ли она о бритвенных лезвиях.
– Эмма беременна, – вместо этого говорю я неожиданно для себя.
– На каком месяце?
– На шестом, – отвечаю я и внезапно начинаю плакать.
Люсинда сидит рядом со мной, и я не могу прекратить плакать.
– Извини, – говорю я. – Просто…
– Нет, нет, я понимаю. Все нормально.
Но я замечаю, что ей явно не по себе. Хорошо, что Бомбом подходит, пытаясь утешить меня. Он скулит и кладет лапу мне на плечо. И этим жестом немного улучшает нам настроение.
– Что это за порода? – спрашивает Люсинда, когда я взъерошиваю ему шерсть.
– Ландсир.
– А ты уверен, что он не пони?
Я смеюсь.
– Почему его зовут Бомбом?
Я хлюпаю носом, стараясь делать это как можно тише, и рассказываю, что это я назвал его так, когда был маленьким. Мы принесли его домой от заводчика, и пес постоянно опрокидывал стулья, спотыкался о свои большие лапы и с шумом открывал двери.
Люсинда смеется, слушая меня, напряжение, остававшееся между нами, наконец пропадает.
Потом она рассказывает, что начала писать в TellUs.
– Вряд ли кто-нибудь прочитает мою писанину, – говорит она, кивая в сторону неба. – Но это некое подобие терапии.
А я смотрю на Люсинду и размышляю, что мне, пожалуй, стоит опробовать ее манеру общения. Возможно, мне это просто необходимо.
– В основном я стараюсь не думать о происходящем, – признаюсь я. – Но без особого успеха.
Она улыбается, и внезапно как наяву я вижу ее той маленькой девочкой, которая ходила в один класс со мной. С прорехами от выпавших молочных зубов. В розовой блузке. Стоящей у доски.
– Сейчас я вспомнил, – говорю я. – Это же ты всегда рассказывала, что станешь писательницей.
– Действительно?
– Твой какающий великан произвел на меня сильное впечатление.
Люсинда смеется:
– Какой еще какающий великан?
– Ты написала сказку, которую прочитала на уроке. Великан съел всю еду в деревне. А потом он накакал в реку, из-за чего люди не могли больше пить воду из нее.
Щеки Люсинды краснеют.
– Ты с гордостью объяснила нам, что в ней, собственно, речь шла о загрязнении окружающей среды, – продолжаю я. – И сказала, что это называется метафорой.
Теперь мы смеемся оба.
– Я, наверное, казалась абсолютно невыносимой, – говорит она и резко поднимается. – Мне надо идти домой. Но я была рада тебя видеть.
Внезапно я понимаю, что и я тоже. Но не трогаюсь с места и не предлагаю проводить ее. Наверное, боюсь, что наш разговор опять станет натянутым и скучным.
– Увидимся, – говорю я.
И эта, прежде самая обычная фраза звучит сейчас даже немного зловеще. Кто знает, успеем ли мы встретиться снова?
– Может быть, – говорит она, словно думает о том же самом.
С моей прогулкой к озеру все вышло намного хуже, чем я рассчитывала. Меня трясло от усталости уже на полдороги к нему. Я винила во всем духоту – казалось, что из-за нее я сильно потею, но дело было в другом. Человек поумнее развернулся бы и пошел домой. Но мне приспичило продолжить путь.
Потом, сидя на причале, я попыталась собраться с силами и уже подумывала прозвонить папе и попросить его забрать меня домой, когда то, чего мне хотелось меньше всего, а именно встретить кого-нибудь из моей прошлой жизни, как раз и произошло. И в довершение ко всему этим кем-то оказался не кто иной, как Симон. Бывший парень Тильды.
После пробежки от него пахло потом и здоровым телом, и я сразу подумала: а какой запах исходил от меня? Порой мне кажется, что я пахну химией, особенно когда на мне футболка, в которой я спала. Так все и было. Но, возможно, это всего лишь плод моего воображения. В любом случае, мне хотелось, чтобы он скорее ушел. Я заметила, он старался не глазеть на меня. Я пыталась шутить, но постоянно неудачно. Все мои мысли были о том, что Тильда когда-то сказала обо мне. Скорей всего, она ненавидела меня. Точно так же, как я ее.
Я спрашивала Симона обо всем подряд, лишь бы избежать разговора обо мне самой. И даже поинтересовалась, как дела у его матушек. Когда я только начала ходить в школу, наш класс пригласили к нему домой. И, насколько я помню, тогда я ужасно позавидовала ему. Ведь у него было две мамы, а у меня ни одной. Потом еще Стина рассказала, как они решили, что забеременеть должна Джудетт, поскольку она сама уже рожала, и выбрали белого донора спермы, чтобы Симон выглядел как их общий ребенок. И мне очень понравилось, что они могли делать все так. К тому же им явно хорошо жилось вместе. Я тоже больше любила играть с девочками, чем с мальчиками. И поэтому решила тогда стать лесбиянкой, когда вырасту. Этого не случилось. К сожалению, все не так просто.
В те времена Симон был застенчивым мальчуганом, который любил рисовать и предпочитал играть сам с собой. Я уже совсем забыла о нем, когда мы с Тильдой, начав учиться в спортивной гимназии, увидели его в коридоре. Он превратился в настоящего красавчика к тому времени, с четко очерченными скулами и густыми бровями, крошечной брешью между зубами и пухлыми губами. Все только и говорили о нем. Нас мучил вопрос, понимал ли он сам, насколько красив. А Аманда сказала, что его рот явно должен быть на вкус как дождевые капли. Тильда высмеяла ее за это, но я увидела в ее взгляде нечто незнакомое мне. Когда я вспомнила, что в первом классе несколько месяцев училась вместе с Симоном, им захотелось услышать все о том, каким он был тогда. И они решили, что он стал таким милым именно благодаря застенчивости. Элин посчитала забавным, что у него две мамы. А девица, учившаяся с ним в одном классе, заявила, что он до сих пор остался таким же робким и мог молчать несколько часов подряд и, похоже, много думал, что лично ей казалось большим плюсом. Обычная история: когда речь идет о ком-то красивом, все связанное с ним внезапно начинает казаться гламурным, мистическим и ужасно интересным.
Но вернемся к причалу. Из-за меня Симон заплакал. Когда он рассказал о беременности своей старшей сестры. Я спросила, на каком она месяце. В свою защиту я могу сказать, что задала это вопрос машинально, но все равно мне следовало сначала подумать. Любые возможные ответы на него сейчас печальны. Ведь кто захочет родить в таком мире? И кому захочется, чтобы его старшая сестра ждала ребенка, который не успеет появиться на свет?
Я видела, что Симон пытался успокоиться, но он вряд ли заметил, каких усилий мне стоило не расплакаться. Слишком уж грустно это выглядело, но мне не следовало давать волю слезам. Самой же прекрасно известно, как это, когда у тебя сердце разрывается от тоски или ты боишься чего-то и одновременно вынужден заботиться о чувствах других. Я не хотела, чтобы Симон оказался в такой ситуации. Но, пожалуй, могла бы чем-то ему помочь. Хотя от меня обычно мало толку в подобных вещах. Я слишком долго думаю, как мне поступить, и внезапно оказывается, что слишком поздно вообще что-то делать.