Последняя любовь президента
Шрифт:
– Нет. – Она мотнула головой. – У нас же еще два дня вместе. Я не имею права прерывать наше свидание. Брак – это одно, любовь – другое. Изредка они совпадают.
Из ее глаз действительно выкатились две слезинки и поползли по щечкам вниз.
«Ей стоило бы поправиться», – подумал я, глядя на Веронику, на ее тонкое, изящное лицо, на изумрудную блузочку, на такую же изумрудную узкую юбку до колен, мешавшую ей легко забрасывать ногу на ногу.
– Тебе же с ним придется жить, – произнес я задумчиво. – Вы не будете с ним встречаться в Париже или в Амстердаме, не
– Я понимаю, я все понимаю. – Она поднялась, оправила юбку. – Я сейчас!
И, взяв косметичку, Вероника пошла приводить себя в порядок.
Я подумал о том, что ее заготовленный и отрепетированный монолог вдруг превратился в искренний крик души. Она этого не ожидала и поэтому не совладала с собой. Теперь только зеркало туалетной комнаты сможет помочь ей восстановить свои силы. Силы женщины – в лице, в боевой раскраске бровей, щек и ресниц, в сочетании твердой интонации с твердостью взгляда. Это тяжкий труд – быть красивой женщиной. Даже не просто быть, а ЖИТЬ красивой женщиной. Я ей не завидовал. Такая жизнь часто упирается в одиночество, как внезапно обрывающаяся дорога.
23
Евпатория. Сентябрь 2002 года.
– Сережа, ты только смотри за ним, чтобы он морскую воду не пил! – просит мама, показывая рукой на моего брата-близнеца Диму.
Дима стоит по колено в море. До берега далеко. Он жадно осматривает горизонты. Первый раз на море и первый раз за пять лет за забором интерната для психически больных людей. Он – из тихих. Из очень тихих.
– Сережа, я пойду куплю мороженое! Тебе какое? – кричит мама.
– «Каштан».
– Я ему тоже «Каштан» возьму, вы же близнецы!
Я смотрю ей вслед, как она идет по безлюдному мелкому морю. Красивое зрелище. Такой она навсегда останется в моей памяти. Уходящей по безлюдному мелкому морю.
Недавно закончился дождь, и поэтому отдыхающие потихоньку сходятся к песочному пляжу. Они не любят лежать на мокром песке, а нам – все равно. Мы приехали показать Диме море.
И он смотрит на него жадно, с открытым ртом.
На нем синие плавки-шорты с белыми лампасами. Самые дешевые. Ему ведь все равно. Это нам важно, чтобы он выглядел как здоровый.
– А там, – оборачивается ко мне Дима. Рука его протянута в сторону далекого морского горизонта. – Там что? Там корабли?
– Да, там Одесса, корабли, другие страны.
– Сережа, – он ищет взглядом мои глаза, – я же не больной! Мне просто неинтересно жить.
Дима говорит медленно. Я смотрю на его лицо и понимаю, что близнецов в нас может теперь увидеть только мать, когда обоим выдаст по одинаковой пачке мороженого. Он худой, глаза припухшие, нос со шрамом – ему пришлось драться с местными идиотами, защищая от сельских мародеров грузовик с продуктами, прибывший в интернат. Кстати, сам поступок заставляет усомниться в его болезни. Наоборот, кажется, это главврач интерната серьезно болен. Но, может, у него не было другого выхода, только позвать больных на помощь, когда местные окружили грузовик и
Странная история, закончившаяся грамотой главврача, которую Дима привез сюда, чтобы смотреть на нее перед сном и просить то меня, то маму прочитать ее вслух.
«За героизм и самоотверженность, проявленные при защите имущества дома-интерната № 3 в селе Глуховка Черниговской области, награждается Бунин Дмитрий Павлович».
– У твоего отца была такая же медаль, – сказала мама, прочитав вслух грамоту в первый вечер. – Серебряная. «За героизм». Ты весь в него!
24
Киев. Сентябрь 1983 года. Воскресенье. Ночь.
– Дай телефон твоих родителей! – требует комендантша общежития.
В комнате под потолком горит лампочка без абажура. На одной кровати как ни в чем не бывало спит толстуха лет тридцати. На второй сидит в одной юбке, прикрывая руками тощую грудь, та, с которой я сюда пришел. Я не понимал, кто кого собирался утешать этой ночью, но пятнадцать минут назад я подсадил ее, помог забраться в окно этого высокого первого этажа. Потом пролез сам. Потом она сняла куртку и свитер, сказала, что ей холодно, и пошла в соседнюю комнату, чтобы тихонько взять из тумбочки подруги бутылку мадеры. Как только вернулась, вслед за ней зашла комендантша Бурчиха и включила свет.
Вот и вся история!
– Я его не знаю! – испуганно повторяет девушка с тощей грудью.
– У нас три дня подряд пропадают вещи! – строго глядя мне в глаза, говорит комендантша, женщина-сервант лет пятидесяти. Она стоит в дверном проеме и полностью его занимает своим телом. – Дай телефон родителей! Пускай приходят и платят за тебя штраф! Или я вызову милицию!
– Вызывайте, – говорю я. Меня охватывает полное безразличие. Сегодня – ночь потерь, но у меня такое ощущение, что терять мне больше нечего.
Оказывается, я не прав. Комендантша вызывает криком в темный коридор какого-то полупьяного дядю Петю, который держит меня за руки, пока она звонит в милицию.
– Как ты залез в общежитие? – допрашивает меня уже в райотделе на улице Щербакова сонный сержант. – Через окно?
– Да.
– С целью совершить кражу личного имущества?
– Нет.
– А в морду? – Сержант отрывает взгляд от протокола, который он составляет, и упирается этим бычьим взглядом в мое лицо.
– Меня девушка привела.
– Она тебя первый раз в жизни видит!
– Да, мы только познакомились, и она меня привела в общагу.
– Ну послушай, что ты несешь! Как может девушка первого встречного ночью вести в свою комнату? А?
Я пожимаю плечами. Сержант смотрит на часы – полтретьего. В двери заходит моя мать.
– Что он натворил? – спрашивает со слезами на глазах. – Что ты наделал? Что ты нам жить не даешь! Сволочь! Подонок! Паразит! Тунеядец!
– Успокойтесь, гражданка, – неодобрительно смотрит на нее сержант. – Ваш сын хотел совершить кражу личного имущества из общежития работников овощной фабрики.