Последняя охота
Шрифт:
— Ладно, — послышалось в ответ хриплое.
Писал ли Смирнов по просьбе Власа или нет, Дамир не знал. Но понял, следователь намного слабее вора и никогда не одолеет Власа.
Стукач, конечно, помнил, каким тот был на воле, потом в зоне. Влас заметно сдал. Он здорово похудел и уже не смотрелся глыбой, способной угробить любого на своем пути. Но это кажущееся компенсировалось подобранностью. Вор стал сильнее, изворотливее.
«Нет! Этого никогда не отпустят из зоны. Он отзвонкует свое целиком», — смотрел Дамир на Меченого, не веря, что жалобу или прошение
— Эй, Дамир! Тебе письмо. Опять от сына! — отдали конверт мужику прямо на работе.
Стукач мыл посуду после зэков. Только что закончился обед, и горы мисок, кружек топорщились рядом кучами. Он сунул письмо сына в карман, решив прочесть его позже, когда управится. В это время на кухню заглянул оперативник спецотдела. Увидев Дамира, сказал:
— С тебя магарыч, слышишь?
— За письмо?
— Нет! Весточка — дело обычное.
— А что ж еще?
— Вечером узнаешь! — сел за стол поесть.
— Что ж мне ждать? — терялся стукач в догадках.
Ему очень хотелось расспросить оперативника подробнее, уточнить, чего же именно ждать, но тот сидел за столом уже не один. Рядом с ним — коллеги. Стукач по прежнему опыту знал, в таком случае надо подождать и обратиться наедине.
Он хотел дождаться его на выходе из столовой, но тот ушел, опередив Дамира.
«Чего ж ждать? Конечно, хорошее! За плохое о магарыче не вспоминают!» — успокаивал самого себя и постоянно выглядывал в окно в ожидании вечера.
А время тянулось мучительно долго.
— Ну, что там сын? Чем порадовал? — спросил помощник повара, напомнив Дамиру о полученном письме.
— Совсем забыл, — нырнул рукой в карман и побежал глазами по строчкам.
«Ты прямо требуешь индульгенцию! Разве такое можно взять под нажимом? Как вижу, даже не сожалеешь о случившемся и во всем абсолютно винишь одну мать. Сам будто ни в чем не грешен. Но ведь я знаю все, возможно, даже больше, чем ты предполагаешь. Мать доверяла мне полностью, и мы с ней были еще и друзьями. Если ты считаешь, что поступил с ней правильно, нам с тобой придется трудно. Этого я не скрою. Мне нелегко было решиться и заставить себя написать то письмо. Ты же требуешь невозможного. Не скрою, не ожидал подобного. Или ты никогда не любил мать? Если, прожив с ней столько лет, не смог ее простить до сих пор, почему требуешь прощения для себя? Это нелогично и самонадеянно!
Как мужчина мужчину понимаю тебя, но речь идет не о посторонней женщине. О моей матери! И твой апломб, мягко скажем, неуместен.
Я зову тебя жить в семье, а не командовать нами. В каждом доме имеются свои устои и правила. Навязывать моей семье твое я не позволю. Это знай заранее. Мы — взрослые люди с определившимися взглядами. Если решишь вернуться к нам, то не на роль хозяина, а в семью. И жить будешь спокойно, без страха, что окажешься на улице или под крыльцом. Мы не звери.
И еще! Душевное тепло от родных не вымаливают, его получают соразмерно с тем, какое видят от тебя. Тут все на взаимном. Не строй из себя несчастного. Я слишком хорошо
Кстати, обращался ли ты за помилованием? Я от себя написал. Теперь ждем ответ. Возможно, результат его опередит. Ты сообщи мне, договорились? И перестань ерепениться. В семье никто не ставит условий друг другу, живут лишь советом и согласием. Тебе в твоем возрасте следует это помнить. Я жду. Алексей».
* * *
— Вот гаденыш! Весь в меня пошел, — покачал головой Дамир. — Вежливо, но в самую рожу наплевал.
Стукач спрятал письмо и тут же увидел охранника.
— Тебя в спецчасть вызывают. Давай быстро! — зашагал сзади и добавил тихо, так чтобы только Дамир услышал: — В последний раз тебя под конвоем веду.
— Как? — опешил стукач и приостановился.
— Иди, топай! Завтра отправят отсюда.
— Домой?! — подпрыгнул от радости.
— Ишь, шустрый! Размечтался старый хрен! Пока на поселение, в условники, а там как себя покажешь. Местные власти решат уже, не мы. Но если взбрыкнешь, снова к нам воротят. Так и знай! Случалось подобное.
— Комитет рассмотрел ваше прошение. Конечно, освободить полностью оснований не нашли. Да и преступление совершено тяжкое. Но с учетом всех обстоятельств решено смягчить условия отбытия наказания, и оставшуюся часть срока поедете отбывать на Ясноморском рыборазводном заводе. Уже условно, но не бесконтрольно. Участковый будет навещать, интересоваться, а в случае сбоя — вернет обратно в зону, и тогда уж останетесь до звонка, то есть до конца срока. Вам понятно все?
— Что ж тут мудрого? — пожал плечами Дамир. Вздохнул грустно: он ожидал большего.
— Может, хотите в зоне остаться? — спросил начальник спецчасти.
— Нет! Что вы? — подскочил стукач.
— Тогда чего ждете? Документы и все прочее получите утром, а теперь идите к себе. Помойтесь, побрейтесь, соберитесь. И знайте! Вы не один поедете. С вами еще двое. Вы хорошо знакомы между собой. Так вот предупреждаю, проявите себя разумным человеком. От этого зависит ваше будущее, а оно у всех имеется.
Дамиру было глубоко наплевать, с кем его отправят из зоны на условное поселение. «Лишь бы оторваться от Власа! Как он опаскудел со своими угрозами и охотой. Все годы за плечами тенью стоял, висел на пятках. Хоть теперь от него оторвусь насовсем. Устал от него, как от болячки», — думал Дамир, натираясь намыленной мочалкой.
«Оттуда Алешке черкнуть или отсюда письмишко отправить? Наверное, лучше с места! Так надежнее!» Намылил голову, лицо, шею.
И вдруг услышал у самого уха:
— А ты, сушеный бобон, куда мылишься, гнида? Да еще туалетным мылом? Дай его сюда, потрох! Тебе говном натираться надо, осколок облезлого пидера! В параше утопить потроха!
Мужик узнал голос Власа. За все годы они впервые оказались в бане вдвоем.
— Брысь, блядво! — дал вор пинка Дамиру.
Тот, перелетев через лавку, открыл головой двери и оказался на ступенях, намыленный и голый.
— Ты чего тут? — изумился охранник.
— Да вот, не успел помыться…