Последняя теория Эйнштейна
Шрифт:
В отчаянии он собирался нажать на кнопку третий раз, когда заметил нечто странное: дверной косяк недавно ремонтировали. Новые планки, еще не покрашенные, и в двери новый замок, блестящий бронзовой накладкой. Новые детали имели вид неряшливый, сделанный наспех, совсем не так, как во всем доме. Дэвид не успел уделить этому вопросу достаточно внимания, потому что кто-то гаркнул у него прямо за спиной:
— Ну ты, сука!
Он обернулся — по ступеням крыльца поднимался молодой человек, босиком, без рубашки. Одет он был в одни только джинсы.
— Я к тебе обращаюсь! — сказал молодой человек. — Ты что здесь делаешь, гад? Проверяешь, что никого дома нет?
Дэвид отступил от двери, показал, что руки у него пустые.
— Мне очень неудобно, что беспокою вас так поздно. Меня зовут Дэвид…
— Ах, тебе неудобно? Щас тебе станет по-настоящему неудобно, паразит!
Дойдя до верхней ступеньки, незнакомец замахнулся на Дэвида битой, просвистевшей в дюйме от его головы.
— Да что вы делаете! — крикнул он, отступая. — Прекратите, я друг!
— Мне ты недруг. — Незнакомец продолжал наступать. — Ты вонючий нацист, вот кто ты!
Он снова занес биту.
Времени на размышления не оставалось, и Дэвид подчинился инстинкту. Драться он умел — отец научил его основному правилу: не бойся драться грязно. Выждав, пока блондин замахнется, Дэвид бросился вперед и ударил его ногой в пах. Противник согнулся пополам, Дэвид локтем сбил его наземь. Ударившись голой спиной о крыльцо, блондин пытался перевести дыхание. Дэвид вырвал у него из рук биту. Три секунды — и все кончено.
Дэвид наклонился над поверженным противником.
— О'кей, давайте попробуем еще раз, — начал он. — Мне очень неудобно вас беспокоить так поздно. Меня зовут…
— Стоять, сволочь! — Дэвид обернулся — в дверях застыла Моника, направляя на него ствол. Сверкая красивыми глазами, она обеими руками сжимала тупоносый револьвер. Коротенькая ярко-желтая ночная рубашка слегка колыхалась в ночном ветерке. — Брось биту и отойди от него.
Дэвид подчинился — выпустил стукнувшую о крыльцо биту и сделал три шага назад.
— Моника, — сказал он, — это я, Дэвид. Я…
— Заткнись на хрен! — Она не отвела ствол, явно не узнавая его. — Кит, ты живой?
Блондин приподнялся на локтях.
— Ага, нормально, — сказал он, но голос его плохо слушался.
— Моника, это я, — повторил Дэвид, — Дэвид Свифт. Мы встречались весной восемьдесят девятого, когда ты докладывала о многообразиях…
— Сказано тебе, заткнись! — рявкнула она, но Дэвид понял, что привлек ее внимание. Она наморщила лоб.
— Дэвид Свифт, — повторил он снова. — Я был аспирантом в Колумбийском. Относительность в двумерном пространстве. Помнишь?
Она раскрыла рот от удивления, но, как и предвидел Дэвид, без особой радости. Если что-то и изменилось, так только то, что злилась она теперь сильнее. Нахмурившись, Моника опустила револьвер и щелкнула предохранителем.
— И что это значит? Какого черта ты вот так заявился сюда среди ночи? Я тебе чуть пулю в лоб не всадила.
— Ты его знаешь, Мо? — спросил Кит. Он уже сумел подняться на ноги.
Она кивнула:
— Знакомы были в аспирантуре. Шапочно.
Движением руки она открыла барабан и высыпала патроны в ладонь. В соседнем доме зажегся свет. «Черт, — подумал Дэвид, — сейчас кто-нибудь копов вызовет». Он бросил на Монику умоляющий взгляд:
— Послушай, мне нужна твоя помощь. Я бы не стал тебя беспокоить, не будь это так важно. Можем мы войти в дом и поговорить?
Моника молчала, все так же мрачно хмурясь. В конце концов она вздохнула:
— Ладно, черт с ним. Все равно не заснуть.
Она придержала дверь, пропуская Дэвида, а Кит поднял биту, и на мгновение показалось, что сейчас он сделает вторую попытку, однако нет — он пожал Дэвиду руку.
— Ладно, прости, друг, — сказал он. — Я думал, ты из тех нацистских сук. Они последнее время Мо доставать стали.
— Нацисты? Какие нацисты?
— Зайдешь — увидишь.
Дэвид шагнул в небольшую гостиную с кирпичным камином у одной стены и эркером на противоположной. По первому своему посещению он помнил красивую деревянную полку над камином, но сейчас полка выглядела так, будто кто-то прошелся по ней топором. На лакированном дереве по всей длине остались зазубрины. Камин тоже был разрушен — не менее дюжины кирпичей вытащено или выбито. На стенах зияющие оспины, будто пробитые кувалдой, половицы в нескольких местах расщеплены, провалились темными неровными кратерами. И хуже всего — повсюду свастики: вырезанные на каминной полке, выцарапанные на оставшихся половицах, набрызганы аэрозолем на стенах. И пара больших красных свастик на потолке, а между ними слова: «НИГГЕРЫ, ВОН!»
— Ах ты черт! — выдохнул Дэвид и повернулся к Монике — она положила револьвер и патроны на полку и сейчас смотрела в потолок.
— Скинхедские скоты, наверняка школьники, — объяснила она. — Я видела, как они тут кучкуются на автобусной остановке в кожаных куртках и ботинках «Док Мартенс». Вероятно, увидели мой портрет в газете и решили, что им выпала удача — сука черномазая, живущая в доме самого знаменитого в мире жида. Лучше не придумаешь.
Дэвида передернуло:
— Когда это было?
— В прошлые выходные, когда я ездила к друзьям в Бостон. Эти заразы умно поступили — подождали, пока никого дома не будет, потом выломали дверь. Стены снаружи они не расписывали, потому что понимали: с улицы их будет видно.
Дэвид вспомнил кабинет на втором этаже.
— Наверху они тоже учинили разгром?
— Да почти во всем доме. Даже газон содрали на заднем дворе. К счастью, кухню не тронули и мебель не всю поломали.
Она показала на большую черную софу, хромированный кофейный столик и ярко-красный кожаный стул с каркасом из нержавейки — все это явно никогда не принадлежало Эйнштейну.