Последняя весна
Шрифт:
А схватить и убежать – так и вообще все сто!
Кто поймает маленького мексиканского мальчишку, нырнувшего с твоим бумажником за угол, ведущий в недра трущоб? В своем уме никто не захочет туда соваться. А если и захочет – черта с два сориентируется там лучше меня и сможет догнать. Скорее напорется на наших подростков и уж тогда отхватит сам.
Естественно, я стараюсь все свои купленные припасы съедать до дома, или как следует прятать их в трусы. Несмотря на то, что мама считает отца никчемным, а отцу давно пора признать, что его образование
И если за плохие отметки мне просто влетает по выговору, то вот если отец застукает меня когда-нибудь с краденными деньгами… боюсь, я огребусь так, как не огребался еще никогда. Возможно, он даже начнет контролировать мое общение с Доминго и вообще все мои передвижения.
Это будет просто отстой. Я это понимаю даже в 8 лет. Признаться, позже, став подростком, я гораздо сильно удивился, когда узнал что многие другие дети в 8 лет даже в школу без сопровождения родителей сходить не могут. Типо, их отводят туда и обратно, встречают и звонят по ходу пребывания, а они еще и разрыдаться могут.
Не знаю, у нас такого на районе не было. Вообще, в Мексике дети взрослели быстро. Как говорится, либо ты взрослеешь – либо тебе помогает взрослеть улица. И помощь эта далеко не сладкая, так что лучше справиться самому.
– Ну куда, Сантино? – мама недовольно вздыхает и показывает на кляксу, которую я сделал, выводя цифру 8.
Я хмурюсь.
Не хочу заново переписывать идиотский лист. Мама тоже молчит – у нее на кухне готовится буритто, и ей тоже не хочется еще дольше сидеть возле меня. А то и бегать туда-сюда.
Мы молчим порядком минуты, словно каждый решая для себя, после чего она, обмахнувшись полотенцем, отдает мне тетрадь:
– Ладно, дописывай. Но чтобы больше никаких клякс, ну что это такое?
Она еще раз недовольно цокает, глядя на восьмерку, которая теперь больше походит на закрашенный круг с хвостиком.
Я самодовольно скалюсь, радостный, что избежал участи, и принимаюсь дописывать.
–А когда будет еда готова? – между тем спрашиваю.
–Когда рак на горе свиснет и сообщит, что ты сделал все уроки – заявляет она.
– Ну мам.
– Не мамкай. Старайся, ну вот опять.. Ну Сантино! – она смотрит на очередную кляксу.
–Да ручка течет! – возмущаюсь я и демонстрирую ей кончик ручки – видишь?
Она берет ручку:
– А где я тебе возьму новую? – теперь ее недовольство вновь переключается на отца, который сейчас на работе – что я сделаю, если у нас даже ручки надо за месяц включать в план растрат! Санта Мария, когда мы уже заживем по-человечески!
Я молчу, ожидая вердикта.
Она отбрасывает ручку на стол и, поправив выбившиеся волосы, вновь махает полотенцем:
– Ладно, еда, наверное готова – она ерошит мои волосы и, наконец смеется – поди мамино буррито куда интереснее примеров?
–Еще бы! – соглашаюсь я возбужденно, вскакивая со стула.
– Тогда
Я киваю и довольный несусь на кухню поперед нее. Мама позади смеется, называя меня маленьким шайтаном. Когда она смеется – она очень красивая. На самом деле мама в принципе очень красивая, но рутина и постоянные недовольства углубили ее морщины раньше времени. Но во время смеха все на нее засматриваются – даже отец, бывает, оторвется от газеты да слегка улыбнется, будто впервые ее увидел.
Мама красотка, он это знает. Просто иногда они оба об этом забывают, когда лаются.
Помимо того, каким он был отличником, отец так же часто рассказывает лишь одну историю – как добивался маминого внимания среди множества парней, и как она выбрала лишь его. Мама в такие моменты выглядит чрезвычайно довольной, и говорит, что так оно и было, и какой-то бес заставил ее из множество солидных парней выбрать именно моего неудельного отца.
С каждый годом все сложнее понять, шутит она или говорит серьезно. Судя по реакции отца – даже ему это уже сложно удается различить. Может, потому что с каждый прошедшим годом, который успехом не отличается от предыдущего, она и правда так думает?
В любом случае, я никогда не сомневаюсь в ее отношении ко мне. Чтобы у них не происходило с отцом, и как бы они не ругались (а потом мирились так, что я через две стены слышу), она постоянно говорит о том, что я главный дар, ниспосланный ей богом.
Ерошит мои волосы, смеется, и говорит, что я самый славный мучачо, которого она когда-либо знала. Иногда мне кажется, что за кулисами остается неозвученное «не в пример твоему отцу».
Когда я забегаю на кухню, то хватаю горячие лепешки раньше, чем мама успевает их достать на тарелку. Обжигаюсь, воплю, но не выпускаю их из рук.
– Сантино! – смеется она, пытаясь добавить голосу надлежащей ворчливости – ну что же ты грязными руками да с посудины! Дай хоть выложу, как у людей!
Но я уже откусываю от горячей лепешки кусок, дохожу до начинки и хитро улыбаюсь.
– От-же шайтан! – повторяет мама и дурачливо хлещет меня кухонным полотенцем. Я смеюсь и уклоняюсь, возомнив себя ниндзя, между тем доедая горяченный буррито.
14 лет
Глава 1
Чикаго, США.
Кто мог подумать тогда, что эта женщина, которая во мне «души не чаяла», и которой я был «послан богом» так легко откажется от своего главного подарка. Бросит, не моргнув.
Уж точно не я.
Даже когда все завертелось совсем дерьмовой круговертью, я был уверен, что меня при самых худших раскладах поставят перед выбором – с кем хочу остаться, с отцом или с матерью. А то и вообще мама добьется у отца полной опеки, да что-нибудь в этом роде. Ведь я ее «ихо», без которого она жизни не видит.