Последняя женщина в его жизни
Шрифт:
— Это кое-что объясняет, — сказал Эллери. — Он говорил только о матери и не упоминал об отце.
— Миссис Марш вторично не выходила замуж, хотя была еще молодой во время смерти мужа, и посвятила остаток активной жизни Обри. Когда она стала инвалидом, сын вернул ей долг — ухаживал за ней, как сиделка. Друзья считают, что именно потому он так и не женился. Когда мать умерла, Эл был уже убежденным холостяком.
— Разумеется, мать все завещала ему?
— А кому же еще?
— И много?
— Достаточно. Марш не так богат, как был Бенедикт, но после первых нескольких миллионов разница становится незаметной.
— Значит, Эл в финансовом отношении твердо стоит на ногах?
— Как Национальный банк Чейса. [41]
— Никаких неприятностей с игрой, неудачными инвестициями и тому подобным?
— Нет. Марш очень консервативен в том, что касается денег. И он никогда не играет.
— Выходит, мотива у него нет?
— Никакого. Марш ничего не получает ни по одному из завещаний Бенедикта, а если бы получал, то не нуждался бы в этом. Согласно всем источникам, он пользуется репутацией адвоката с богатой клиентурой, в высшей степени компетентного и безукоризненно честного.
41
Банк, названный в честь Сэлмона Портленда Чейса (1808–1873), председателя Верховного суда США в 1864–1873 гг.
— Такие выводы зависят от надежности источников, — отозвался Эллери. — Ты смог выяснить, как он вел дела Джонни?
— Да, вроде бы там все абсолютно безупречно. Да и чего мог добиться Марш махинациями с капиталами Бенедикта? Только финансовой прибыли, а он никогда не нуждался в деньгах. К тому же основной частью состояния Бенедикта управляет не Марш, а старинная адвокатская фирма «Браун, Браун, Мэттауэн, Браун и Лоринг».
— Как насчет женщин?
— В каком смысле?
— Я имею в виду возможное романтическое соперничество.
— Ничего подобного. Вся наша информация свидетельствует, что Марш был связан с хит-парадом Бенедикта только в качестве юриста, когда Бенедикт, устав от очередной девицы, хотел откупиться от нее или заключить с ней какое-нибудь соглашение.
— А бывшие жены?
Инспектор Квин покачал головой:
— Тоже ничего. Марш знакомился с ними через Бенедикта, за исключением Марши Кемп, и контактировал с женами Джонни-Би только в качестве друга, а со временем и адвоката. К тому же он предпочитает женщин совсем иного типа, нежели Бенедикт, — маленьких и женственных.
Эллери усмехнулся:
— Эл однажды показывал мне фото матери. Она была маленькой и женственной.
Старик нахмурился:
— Может, ты наконец уберешься из моего офиса и дашь мне немного поработать? — Он был старомоден, и намеки на возможные нездоровые отношения между матерью и сыном его не забавляли. — Куда ты теперь? — спросил инспектор, когда Эллери открыл дверь.
— Хочу задать Элу пару вопросов о Джонни. Потом расскажу тебе об этом.
Мисс Смит сказала, что мистер Марш занят с клиентом и его нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах, да и в любом случае он принимает только по предварительной договоренности. Если, конечно, говорил ее враждебный взгляд, речь не идет о детективном бизнесе, который, как подсказывал ей опыт, постоянно ассоциируется с присутствием некоего Эллери Квина. Судя по мимике, мисс Смит, будь она босоногой и неопрятной, с удовольствием бросила бы ему в лицо слово «свинья», но, будучи леди и, несомненно, дочерью викторианской мамаши, она могла выразить свое отвращение лишь посредством тона и взгляда.
Мистер Квин, всегда остававшийся джентльменом в присутствии леди, нацарапал несколько слов на листке бумаги и с предельной politesse [42] осведомился, не передаст ли мисс Смит в качестве секретаря записку мистеру Маршу, невзирая на клиента.
— Я не могу этого сделать, — заявила мисс Смит.
— Вы меня удивляете. Я бы поверил, если бы вы сказали, что не хотите этого сделать, но поскольку вы выглядите вполне здоровой и не утратившей способности передвигаться…
42
Вежливость (фр.).
— Считаете себя умником? Всегда готовы смеяться над другими.
— Ничего подобного. Просто я вижу свой долг перед семантической гигиеной в том, чтобы не оставлять без внимания речевую неряшливость.
— Должно быть, вам приходится нелегко, когда вы слушаете, как радио- и телереклама засоряют английский язык.
— Как чудесно, мисс Смит! У вас есть чувство юмора! Так вы передайте эту записку Элу?
— Вы тоже ошиблись! Сказали «передайте» вместо «передадите»!
— Увы! Это доказывает, что даже чистейшие из пуристов способны ошибаться. Как насчет записки, мисс Смит?
— Вы ошиблись нарочно! Вы просто морочите мне голову!
— Могу добавить, что восхищаюсь вашей головкой с первого взгляда… Ага, вы улыбаетесь! Это уже прогресс.
В этот момент из кабинета вышел Эл Марш и озадаченно посмотрел на секретаршу.
— Мисс Смит сама не своя, Эллери. Это результат твоего шарма или что-то случилось?
— Едва ли первое и, безусловно, не второе. Просто я хотел спросить у тебя кое-что о Джонни. Это не займет и минуты…
— Сейчас у меня даже минуты свободной нет. Старик в моем кабинете и так относится ко мне скептически. Он считает уголовным преступлением заставлять ждать человека его возраста — ему девяносто. Как насчет того, чтобы встретиться у меня дома около семи? Пообедаешь, если у тебя нет других планов. Луи раньше работал поваром в «Павильоне». Мисс Смит даст мой адрес, если у тебя его нет.
Марш жил в двойной квартире в пентхаусе на Саттон-Плейс. Оказавшись высоко над мрачным городом, откуда, несмотря на дату, еще не вполне ушла зима и где еще не совсем обосновалась весна, Эллери купался в роскоши. Слуга по имени Эстебан проводил его в обширную холостяцкую гостиную, полную феодального дуба, испанской стали, бархата, латуни, бронзы, увешанную вплоть до высокого потолка охотничьими трофеями и оружием. В ожидании Марша Эллери бродил по комнате, размышляя, в какую сумму все это могло обойтись.
В помещении не было ни следа модернизма — его антураж навевал воспоминания об эксклюзивном мужском клубе девяностых годов прошлого века. В маленьком спортзале, смежном с гостиной (дверь была открыта), виднелись гири, штанги, тренажеры, параллельные брусья, боксерская груша и другие атрибуты атлета не первой молодости. Но имелись и сюрпризы.
Половину короткой стены занимал музыкальный центр, предназначенный для высококачественного воспроизведения долгоиграющих пластинок и кассет, среди которых превалировали Чайковский и Бетховен, — подобные романтические пристрастия не ассоциировались у Эллери с Маршем. В данный момент звучала ария князя Гремина из «Евгения Онегина». Эллери узнал голос Шаляпина, в чьем великолепном басе он нередко искал ободрения.