Шрифт:
Анатолий Павлович Злобин
Послесловие к портрету
Очерк из цикла "Портреты мастеров"
С Владимиром Затворницким я познакомился не по заказу. Впрочем, поначалу знакомство наше было даже односторонним - просто я знал: где-то в московских каменных теснинах живет и работает этот самый Владимир Андреевич, его статьи появлялись в газетах, мелькал Затворницкий и на серо-голубом экране в репортажах, словом, был такой человек, отпечаталось в памяти, а я по давней привязанности следил за московскими строителями и многих знал не только по имени.
А после мы и в глаза познакомились. Это случилось
Зал мгновенно оживился, слушая эту здоровую критику. Затворницкого проводили благодарными аплодисментами, и он затерялся в рядах. Однако в перерыве я снова увидел его и попросил приятеля-архитектора познакомить нас. Просьба была тут же исполнена.
– Затворницкий, - сказал он, крепко пожимая мою руку.
– Тот самый?
– спросил я, назвавшись и ожидая встречного вопроса о том же.
– Просто Затворницкий, - ответил он, а встречный мой намек мимо ушей пропустил.
Так вот и вышло, что я с первых же слов, стереотипно проскочивших между нами, уяснил для себя, что строительная слава Владимира Затворницкого выше моей писательской известности (ему-то не пришло в голову спросить: не тот ли я самый?) и, следовательно, мы неровня с ним по нашему профессионализму или по уровню мастерства, что вроде бы одно и то же, хотя Затворниц-кии ничем не подчеркивал этого своего превосходства.
К нам то и дело (к Затворницкому, разумеется) подходили люди, поздравляли со смелой речью, спрашивали о делах. Подступил из президиума и тот самый высокий начальник, в адрес которого прошелся Затворницкий. Их разговор вполголоса оказался примечательным. Высокий начальник упрекнул было Затворницкого, отчего тот не пришел к нему в кабинет с теми же вопросами, на что Владимир Андреевич заразительно рассмеялся.
– Так был уже разговор в вашем кабинете, разве не помните?
– Когда же это было? Не припомню что-то, - отвечал начальник.
– Было, было. А теперь я не просился, вы же сами и записали меня в ораторы. На трибуну вышел, разве тут утерпишь?
Начальник болезненно улыбался, не смея выказать истинных своих чувств, только в глубинах его взгляда они угадывались и было ясно: он их запомнит.
Потом Затворницким завладели журналисты, и мы расстались, даже не успев, как принято в наш просвещенный век, обменяться телефонами.
С тех пор прошло довольно много лет, и обстоятельства первой встречи успели затуманиться в памяти. Я давно заметил - так бывает лишь с хорошими приятелями и друзьями, кажется, будто ты всегда был знаком с ними - столько было потом других встреч, общих дел, радостей, переживаний, что первой встречи словно бы и не было, а знакомство существовало всегда и без нее.
Ибо случилась и вторая встреча.
Теперь-то мы ходим друг к другу на дни рождения и прочие торжества, перезваниваемся по поводу и без повода, жены подружились - такое у нас теперь знакомство. И где-то в середине его началась история с книжкой. В одном московском издательстве мне сказали: что есть у них на примете человек с интересной биографией. И назвали: Владимир Андреевич Затворницкий.
– Тот самый?
– спросил я снова, хотя в этот раз можно было не задавать столь простодушного вопроса.
И мы начали работать над книжкой. Третьим лицом к нам присоединился мой стародавний приятель-журналист, ибо издательство обусловило работу жесткими сроками.
Владимир жил тогда в доме на Нагорной улице, сам же и строил тот дом, в котором жил.
– Вот видите, - сказал он, когда мы первый раз появились в его малогабаритной квартире, - строим для себя, строим на века! И все хорошо, пока в твоих домах поселяются другие. А теперь сам пять лет живу в своей продукции и вижу: плохо мы все-таки раньше строили. Вернее, даже не плохо, а скудно.
А ведь не было его, Затворницкого, вины в тех пресловутых пятиэтажках, не он их проектировал, не он давал на них ассигнования, он только строил их - и здорово строил, но с чувством человека, причастного ко всему, что совершается в окружающей его жизни, с широтой своего щедрого сердца он принимал на себя долю вины проектировщиков.
Как происходит работа над книжкой, когда автором ее становится не писатель, а как принято нынче говорить, бывалый человек? По-разному происходит, тут нет рецепта. Бывают и трудные случаи.
Но случай с Владимиром Затворницким был даже не легким, он был особо благоприятным. И не в том лишь дело, что Затворницкий оказался замечательным рассказчиком, а в том, что он мог в достаточной степени отстраненно дать оценку каждому своему шагу, поступку, решению. В этой отстраненности имелись многие признаки: и юмор, и умеренное благодушие, и бескомпромиссное осуждение, когда таковое требовалось по жизненной ситуации. Без такой трезвой самооценки немыслимо внутреннее совершенствование человеческой личности, это общеизвестно.
Вместе с тем в нем присутствовала и целеустремленность, не переходящая, однако, в прямолинейность, как и щедрость сердца не переходила в восторженность, а сомнения - в самокопания. Таким образом, сложный внутренний мир Затворницкого не был противоречивым, то была сложность многоплановой гармонии, и даже жизненная удачливость не покоробила ее. К этому можно прибавить запоминающуюся внешность, быструю реакцию, в работе ли, в разговоре, и хотя бы такое качество, как умение самоотдачи. Момент увлечения сыграл не последнюю роль в нашей работе. И чтобы завершить построение, придется сказать: Затворницкий - не только в работе - жизненно талантлив. Но может, как раз с этого и следовало начать?..