Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов
Шрифт:
– И был ранен.
– У него охотничий домик – там, дальше, – показал рукой сержант.
– Он нарисовал нам план, как пройти.
Нат нервно хихикнул и посмотрел на меня.
– Немцу лет тридцать пять, худощавый, глаза серые, на левой скуле след от ожога, – сказал я. – Так? Имя – Отто, фамилию может назвать любую.
– Да, – сержант несколько оторопел. – И он дал нам ключ от дома и объяснил…
– Мы ждем его здесь уже вторую неделю, – сказал Нат.
–
– Напротив. Им интересуется верховное командование.
Путь до санитарного фургона занял у нас почти два часа. Налетели низкие тучи, повалил быстрый мокрый снег. Скоро стало совсем темно. Сначала мы проскочили мимо цели, и пришлось возвращаться…
Фургон стоял в густом ельнике, белый, заваленный снегом, и только чуть слышный стук клапанов работающего на холостом ходу мотора мог выдать его присутствие – да и то для этого следовало подойти вплотную.
– Чарли, – вполголоса позвал сержант.
Полог сзади приподнялся, замаячило светлое пятно лица.
– Что, уже? Кто это с вами?
– Наши офицеры-парашютисты.
– Слава Богу…
Под пологом воняло очень добротно. Мы забрались внутрь, танкист остался снаружи – охранять. При свете синего фонарика мы осмотрелись. У заднего борта фургона стоял немецкий пулемет, рядом сложены были три фаустпатрона.
Раненые лежали в теплых мешках на носилках.
– Где немец? – спросил я.
– Вот, – сержант показал.
Отто Ран выглядел плохо. Кожа, страшно сухая, обтягивала череп; глаза ввалились. В уголках бескровных губ засохла пена.
– Отто, – позвал я. Он не отзыввался.
– Куда его ранило?
– В бок. Похоже, почка задета, – сказал тот, кто охранял раненых – Чарли.
– Вы санитар?
– Нет, сэр. Я ушел в армию из медицинского колледжа. С третьего курса.
– Значит, вы с лейтенантом коллеги. У нас с собой бинты и немного пенициллина.
А о какой леди говорил сержант?
– Вот, сэр. Она из артистической бригады. Похоже, что крупозная пневмония…
Вообще-то она актриса. И даже из Голливуда. Это мне другой парень из той же машины сказал. Он уже умер. Их машину расстреляли танки.
Я посмотрел. Рот леди был раскрыт, она часто и хрипло дышала. Лицо ее испачкано было густой коричневой мазью от обморожений. Я не видел ее пятнадцать лет…
– Так, – сказал я. – А остальные раненые?
– Они легкие, сэр. Просто устали. Спят. – Он помолчал и добавил: – Тяжелые уже умерли.
– Вам следовало сдаться в плен, – сказал я.
– Возможно, сэр. Но сначала мы надеялись выбраться, а потом стало некому сдаваться. Потом появились эсэсовцы. Не ваффены, нет. Черные эсэссовцы. На мотоциклах. И…
– Понятно, – сказал я.
– На знаю, сэр, понятно ли вам. Видите ли, я брал замок Ружмон. В Нормандии.
Там были черные эсэсовцы и две тысячи беременных женщин. В подвале стоял железный идол с открытой пастью…
– Я был в замке Ружмон, – сказал я. – Наверное, сразу после вас.
– Ребята, которые штурмовали замок, потом вообще не брали пленных. А я перерезал глотку эсэсовскому генералу, и мне стало как-то проще.
– Генерал был маленький и чернявый?
– Ага. Истиный ариец из Бронкса.
– Глотку ему резали не раз, – сказал я. – И на костре жгли. Ему это как слону дробина.
– Вы знали его, сэр?
– Мы как раз занимаемся им и ему подобными.
– Так у немцев это что – всерьез?
– Более чем. Сенат не стал бы тратить деньги на шарлатанов.
– И этот немец, – Чарли кивнул на застонавшего Рана, – имеет какое-то отношение?..
– Да. Но он на нашей стороне. Давайте-ка займемся им…
И мы занялись Отто Раном. А потом мы занялись Марлен. А потом – остальными ранеными. А потом наступило утро.
Выше облаков гудели самолеты, и вдали гремели разрывы тяжелых бомб.
Впереди шел сержант-канадец. Не подумайте, сэр, что я не хочу тащить носилки, сказал он смущенно, но меня считали лучшим браконьером к югу от Калгари.
Каковы же худшие, подумал я, вспомнив вчерашний треск и сопение, но ничего не сказал: нести Марлен я бы ему и подавно не доверил. Да и не только ему…
– А ведь я эту тетку знаю, – сказал Нат, который держался за носилки сзади.
– Я тоже, – сказал я. – Не сбивай дыхание…
Твое счастье, что она не слышала про «тетку»…
До места нашей «пещерной стоянки» мы добрались быстро – едва ли не быстрее, чем вчера добирались до фургона, хотя вчера шли под гору, а сегодня – в гору.
Но дальше начались препятствия. Камни за ночь обледенели, и подниматься по этому каскаду невысоких, но очень скользких горок было трудно и нам, несущим носилки, и тем раненым, которые шли своим ходом. Отто стонал, Марлен молчала. Иногда мне казалось, что она перестает дышать. Но потом – прорывался кашель…
Наконец, мы выбрались из каменного лабиринта.
Дальше пошло легче. Даже снег здесь был плотнее и не проваливался так, как внизу. Ели метров тридцати в высоту с изогнутыми от постоянных ветров вершинами росли по склонам лошины. Под пологом одной такой ели мы остановились передохнуть.