Посох. Тетралогия
Шрифт:
Курт отпустил колок на порванном басу и принялся связывать концы лопнувшей струны, прикидывая, насколько страшнее станет теперь его музицирование. Нет, он никогда не решится положить шляпу, уличные музыканты и без того несколько раз его били. За плохую игру, за оскорбление их нежного слуха. Они с радостью сломали бы его сид, если бы могли. На счастье Курта, сид, передающийся в роду от отца к старшему сыну считается священным: сломать его случайно — и то великий грех для музыканта, а уж намерено этого никто не захочет сотворить. В любой злобе не захочет — потому что от музыканта, совершившего такое, отвернется музыка.
— Сегодня я тебя накормлю, —
— Куда? — пробормотал Курт несчастным голосом. — Куда можно уйти?
— А куда угодно! — усмехнулась Элна. — Главное — сделать первый шаг, а там уж… сам потом удивишься, куда тебя ноги занесут. Я-то пойду к родне, в деревню. Есть у меня там кое-кто, если не все еще поумирали, конечно. А что касается тебя — хочешь совет?
— Давай, — сказал Курт
— Ты ведь еще молодой совсем, — мягко проговорила Элна. — Так вот, это отец твой был музыкантом, а не ты. Ты не обязан пытаться повторить его путь. Это ему казалось, что тебе будет хорошо с этим многострунным корытом — и ты не виноват, что у тебя к нему душа не лежит.
— Что?! — хриплым шепотом завопил Курт. — Что ты такое говоришь?! Я… я — люблю сид… и музыку тоже люблю! Я…
— Да. Я так и поняла, — усмехнулась Элна, а потом, внезапно наклонившись к Курту, отчетливо и властно произнесла. — Разбей свой сид о дерево и найди себе дело по душе. Стыдно в твоем возрасте с протянутой рукой ходить.
В глубокой задумчивости Курт топнул зачем-то ногой — и засохшая уличная грязь вдруг треснула. Из под нее проступило нечто схожее с весенним небом. Курт мельком глянул вниз, ошарашенно потряс головой, снова посмотрел. А потом нагнулся и, запустив руки в потрескавшуюся корку грязи, стал разгребать мусор. Оказалось, треснула не только грязь. Грубый булыжник у стены то ли давно устал от жизни, то ли от природы был хрупким. Удара башмаком оказалось достаточно. То, во что он превратился, не слишком отличалось от уличной грязи, а под ним…
Мостовая этого города когда-то была небесно-голубой, а на каждом камне… каждый камень был украшен изображением витязя, трубящего в рог. Белого Витязя на белом Коне.
Курт восторженно потряс головой. Под грязью, оказывается, скрывалась целая картина!
Курт поднял глаза и посмотрел.
На город.
На людей.
На стоящий вокруг город и на идущих мимо людей.
На людей и на город, втоптавших в грязь ТАКОЕ…
Когда-то Курт учил несколько баллад об этом незапамятном рыцаре. Легендарном Хранителе Края.
Они втоптали его в грязь.
Курт посмотрел вокруг. Ладони сами собой вернули грязь и обломки камня на прежнее место.
Лучше уж так. Они забыли тебя. Спи, витязь. Не стоит тебе появляться среди них. Они на все способны, лишь бы никто не помешал им равнодушно проходить мимо. Спи, витязь.
…Война надвигалась медленно и неуклонно, словно прилив. Каждая накатившая волна в конце концов откатывалась, но на смену ей уже спешила новая — которая продвигалась уже чуточку дальше. Мудрые старики знают: любой прилив раньше или позже сменяется отливом. Знают они и другое: на освободившемся от схлынувшей волны песке всегда остаются трупы. Трупы людей. Трупы государств. Трупы народов.
Волны войны катились из страшного королевства Рон, и, хотя имели они
Даже самому себе Курт не смог бы объяснить, почему он все-таки не пошел вместе с Элной в ее деревню. По правде говоря, ему было безразлично, куда податься, но…
После того, как в одном из самых грязных трактиров города, по какому-то странному недоразумению носящем гордое прозвание «Королевский Дракон», Элна накормила его действительно королевским ужином — такого вероятно хватило бы и дракону, а не только барду-недоучке — он встал, поблагодарил и вдруг сказал что уходит. Уходит прямо сейчас. Не откладывая. Он не знал, что на него нашло — просто некий неведомый собеседник внутри его самого вдруг решил, что пришло время. Время уходить.
Элна внимательно посмотрела ему в глаза, а потом улыбнулась и сказала, что он молодец, что наконец-то он стал взрослым и что она желает ему удачи. А на прощанье, на удачу опять же, подарила ему серебряную монетку. Целое состояние! И откуда у нее?.. Монетку Курт завернул в не слишком грязный еще платок и упихал подальше за подкладку своего драного плаща. В последнее время в подкладке образовалось столько дыр, что Курт перестал сокрушаться об отвалившихся карманах.
Курт уходил. Уходил из города. Уходил совсем. Какое-то странное чувство смутно билось у него в груди — он еще не знал, что это называется «ликование». Серые городские сумерки тяжелой паутиной оседали на плечи. Курт шел и слышал, как во всем городе хлопают закрывающиеся окна и двери, как задвигаются на ночь засовы, захлопываются ставни. Где-то там, в центре, на богатых улицах шла драка, слышались пьяные голоса ссорящихся из-за добычи наемников и звон стали. Курт уходил дворами и переулками. Он уже знал, в котором месте перелезет стену.
Опять вспомнился всадник. Облачный Воин. Так его называли когда-то. Когда-то очень давно… Курт жалел что не может вырыть и унести камень. Ему, небось, тоже несладко, бедняге…
С другой стороны, если стража накроет меня таскающим камни из городской мостовой… Всаднику — что, он каменный, а меня так отходят дубинками! Нет уж. Как-нибудь потом, если жив останусь.
Внезапно он понял, до какой степени ненавидит этот город. На самом деле ненавидит. Открытие потрясло его. Денгер… город, в котором он несколько лет просидел у грязной холодной стены… город, в котором даже в лучшие дни удавалось всего лишь кое-как выживать, а в остальные — только бы не сдохнуть… город, в котором в пьяной драке зарезали его отца… как он мог считать, что любитего?