Посол без верительных грамот (сборник)
Шрифт:
1
Сон был из тех, какие классифицируются категорическим словом «бессмысленный».
Но он повторился трижды – образ в образ, звук в звук, тень в тень. Генрих озадаченно усмехнулся, проснувшись после первого сновидения; удивился после второго, сказав брату: «Вот же дурь в голову лезет, Рой! Скоро я начну отбирать у Артемьева лавры»; был потрясен после повторившегося в третий раз сумбурного видения. Вскочив с кровати, он тут же – уже сознательно – возобновил в мозгу увиденную картину: выжженная пронзительно черным солнцем пустыня, белое небо; две размахивающие черные руки, двигающиеся
В самом видении не было смысла. Смысл был в том, что оно повторяется. Но Генрих не мог постичь значения того, что непрестанно возобновляется одна и та же бессмыслица. Рой нетерпеливо отмахнулся, когда Генрих рассказал о втором «приступе сна» – так он назвал повторение, – проворчал, что до Артемьева Генриху далеко: у того все же сновидения сюжетно выстроены. Еще он посоветовал обратиться к Араки или записывать свои сны. Генрих после второго повторения подключил ночью регистратор сонных видений, но сон больше не возобновлялся. «Не хочет записываться», – с новым удивлением сказал себе Генрих.
Рой в эти дни вместе с Арманом занимался расшифровкой новых уловленных сигналов Кентавра-3. Генрих не мог дать себе отчет, почему вдруг отказался участвовать в работе, им же начатой. В лаборатории всегда хватало дел с незавершенными темами, авария со звездолетом и последующие события оттеснили, но не отменили старые вопросы. Рой даже обрадовался, что Генрих хочет отойти от острых проблем к плановым темам. Рой сказал, что Генрих все же не полностью поправился – посещающие его болезненные видения не свидетельствуют о железном здоровье. А если будет что интересное, они с Арманом известят его.
Три раза в неделю Генрих посещал клинику Араки. Андрей оставался в том же состоянии – ни хорош, ни плох. Временами он бывал в полном сознании
– они беседовали о цивилизации на Кентавре и о земных новостях. Нередко Андрей впадал в забытье, и тогда Генрих тихо сидел у его кровати, всматривался в него. Андрей изменился, изменения накапливались. Он пополнел. Худое лицо округлилось, вобрало в себя резко выдававшиеся скулы. И говорил Андрей гораздо спокойней. Лишь глаза оставались такими же огромными. «Неприличные для мужчины глаза, для девушки подошли бы», – говорил Генрих раньше Андрею. В них вспыхивал прежний блеск, но спокойные, умные, резко меняющие выражение глаза до болезни вязались с подвижным лицом – сейчас они казались чужими на лице сонном.
Однажды, вдруг пробудившись, Андрей увидел, что Генрих рассматривает его.
Генрих смутился, как если бы его поймали на нехорошем поступке.
– Что ищешь во мне? – резко спросил Андрей.
– Изучаю,
– Нет, – объявил Андрей с обычной категоричностью. – Ты хочешь знать, скоро ли я превращусь в Гаррисона, не надо обманывать, я все понимаю, Генрих.
Глаза Андрея так блестели, что Генрих не сумел ответить взглядом на взгляд.
– Я уже передавал тебе, к каким выводам мы пришли. Нарушение генетической программы на стадии зародыша, а ты все-таки взрослый мужчина…
Андрей нетерпеливо прервал его:
– Чепуха, зародыш – одна из возможностей, не думай, что кентавряне, если это они, а нет сомнения, что это они, так вот, они не глупее нас, – говорил он, напластывая одно предложение на другое. – Посланцы, живые приборы связи, должны быть всегда, это же невозможно, если гибель одного не вызывает немедленного возникновения другого, не говорю уж, что их может быть множество, уже известные – двое, множество неизвестных, разве не так?
Генрих наконец прервал несущийся поток речи Андрея.
– Рой с Арманом инструментально ищут подозрительные излучения. На поиск выделена совершеннейшая аппаратура. Пока результатов нет. Новых Спенсеров и Гаррисонов не обнаружено.
Андрей некоторое время молчал.
– Слушай, – наконец сказал он и снова уставил на Генриха блестящие глаза. – Если эта судьба ожидает меня, то и тебе она грозит, хрен редьки не слаще, ты думал об этом, только не виляй, говори прямо!
– Не думал, – признался Генрих. Такая дикая мысль и вправду не приходила ему в голову.
– Тогда думай! – приказал Андрей, откинулся на подушки и закрыл глаза. Он был и похож и не похож на себя. Генрих, прождав с минуту, чтобы Андрей отдохнул, хотел заговорить, но Андрей рывком повернулся, раздраженно повторил: – Думай! И обо мне и о себе; самое худшее возможно, жестко думай, без страха, надо нам знать!
– Буду думать, – ласково сказал Генрих. – И хотя не о нас с тобой, но все-таки каждодневно, повсечасно думаю все о том же.
– Растолкуй, вы с Роем всегда так витиеваты и многословны…
– Я думаю о Гаррисоне. Его самоубийство для меня загадка. Ты его знал лучше всех. Не мог бы ты подсказать мне какую-либо путеводную нить?
Андрей удовлетворенно мотнул головой, словно мысль о загадке самоубийства Гаррисона была той самой, которая должна была всех больше волновать друга.
– Я тоже – каждый день, каждый час… Вывод один – потрясающе темная загадка, ровно десять возможностей решения, начну с тривиальных: женщины, несчастная любовь – отпадает…
– Арман проверял – не было у Гаррисона близких женщин, – вставил фразу Генрих.
– О чем я и говорю, не прерывай. Парень неплох, молод, лаборантки заглядывались – нет, Федя не прельщался. Вторая возможность – неудачи по работе, ссоры с начальством, начальство – я, чепуха, все шло в ажуре, перспективы сияющие – отпадает. Третья – тайные болезни, наследственные хвори, роковые житейские секреты в прошлом, чушь такая, что и не стоит дальше, – отпадает. Четвертая – осознал, что посланец иных миров, пришел в ужас, растерялся, сдался – не отпадает. Пятая – вариация четвертой, понял, что способен натворить бед, ужаснулся, сдался – не отпадает. Шестая – вариация пятой, я, всегда рядом я, воздействие на меня, видит, что тянет меня в пропасть, не захотел, ужаснулся… Еще надо?