Посол Урус Шайтана(изд.1973)
Шрифт:
— Я проведу тебя… На третий день ты снова будешь в Сливене.
— И гайдутины не побоятся впустить меня в свой лагерь?
— Мы завяжем тебе глаза. Гайдутины вынуждены будут это сделать.
— Ты говоришь так, Якуб, словно и сам гайдутин…
— Не об этом сейчас разговор. Что же ты решаешь?
— Мне жаль разочаровывать тебя, Якуб, но я никуда не поеду. Со временем об этом станет известно беглер-бею. Я не могу рисковать своим будущим.
— На войне ты каждый день рисковал жизнью, Ненко, и, уверен, не боялся!
—
— Это твое последнее слово?
— Да.
Якуб поднялся, взял со стола подсвечник со свечой и подошел к окну. Постоял в глубокой задумчивости, тяжело вздыхая и с сожалением качая головой. И если бы Сафар-бей не был так взволнован, он заметил бы, что Якуб, пристально вглядываясь в темный сад, дважды поднял и опустил перед собою свечку. Но занятый своими нелегкими мыслями, ага пропустил это мимо внимания. Якуб вернулся назад и поставил подсвечник на место.
— Я думал, у тебя мягкое сердце, Ненко.
— Будь у меня мягкое сердце, я бы не был воином, Якуб.
За окном послышался шорох и стук. Сафар-бей вскочил на ноги. С подозрением глянул на Якуба:
— Что там?
— Не волнуйся, Ненко. Тебе ничто не угрожает.
Двери приоткрылись. В комнату бесшумно проскользнул Звенигора, а за ним Драган. Сафар-бей кинулся к стене, где висело оружие. Но Арсен молниеносно пересек ему путь и направил в грудь черное дуло пистолета:
— Спокойно, Сафар-бей! Салям! Разве так принимают гостей?
— Что вам нужно? — побледнел ага.
— Уважаемый ага, Якуб уже все объяснил тебе. Но ты оказался бессердечным человеком. Поэтому приходится разговаривать с тобой несколько иначе. Позволь твои руки! Драган, давай веревку.
— Урус, ты мстишь мне за то, что в Чернаводе я отправил тебя в плен? Но поверь, я потом передумал и хотел приказать…
— Я знаю об этом, — ответил Звенигора. — Якуб мне рассказал. И хотя благодаря тебе я почти год провел на каторге, мстить не собираюсь. Но об этом успеем поговорить в дороге. Времени у нас там хватит. Вяжи, Драган!
На второй день в полдень, все тридцать гайдутинов, оставшихся зимовать в горах, столпились возле хижины воеводы. Младен стоял впереди. Только Златка осталась с больной матерью.
Снизу, по вьющейся горной тропинке, поднимались пять всадников. Гайдутины молча смотрели на них, собственно, на одного — с завязанными глазами. Он ехал вторым, сразу за Драганом.
— Быстрее! Быстрее!.. — закричал со скалы Яцько, размахивая шапкой.
Воевода волновался, хотя и старался не показывать этого. Но по тому, как он побледнел, а потом снял шапку и скомкал ее в руке, гайдутины могли догадаться, какие чувства бурлят в сердце их вожака. Резкий ледяной ветер трепал его длинный седой чуб, бросал в лицо колючим снежком, но Младен будто не замечал холода. С обрыва неотрывно всматривался в приближавшегося к нему сына.
Наконец всадники миновали скалу, на которую забрался Яцько, и остановились перед хижинами, откуда открывался вид на глубокое ущелье, затянутое снежной мглою. Арсен снял повязку с глаз Сафар-бея.
— Здравей, воевода! Здравейте, другари! — поздоровался Драган, спрыгивая с коня. — Какво правите? [99]
— Здравейте! Здравейте! — Младен обнял каждого из прибывших и остановился перед Сафар-беем.
Наступила глубокая тишина. Все затаили дыхание. Хмурые обветренные лица гайдутинов повернулись к янычарскому аге. Противоречивые чувства бурлили в сердцах повстанцев. Так вот он какой, Сафар-бей, их самый злейший враг! Молодой, статный, удивительно похожий на госпожу Анку, он ловко сидел на коне, оглядывая черными жгучими глазами гайдутинов и их стан. Несмотря на усталость и волнение, которое охватило его, он старался держаться горделиво, не опускал глаз под пронизывающими взглядами гайдутинов.
99
Какво правите? (болг.) — Как дела?
Узнав воеводу, быстро спрыгнул с коня, застыл напряженно, не выпуская поводьев из рук.
— Здравей, сыну! — тихо произнес воевода, пристально глядя в лицо аги.
Сафар-бей не выдержал взгляда воеводы. Опустил глаза. Арсен, что стоял рядом, мог бы присягнуть, что у него задрожали губы.
— Здравей… тате!
Слова эти, видно, стоили Сафар-бею огромного усилия, ибо голос его дрогнул и прозвучал хрипло.
Собравшиеся всколыхнулись, пронесся легкий, почти не слышный в порыве ветра вздох. Старый Момчил крякнул, будто у него запершило в горле. Якуб отвернулся и молча вытер затуманившиеся глаза.
— Спасибо, сын, что приехал. Пойдем в хижину, — пригласил Младен. — Там твоя майка… ждет тебя… О боже, слишком долго она тебя ждала, бедная!..
Они направились к хижине. Гайдутины гурьбой двинулись за ними, но у дверей остановились.
— Сейчас мы там лишние, — произнес Якуб. — Пусть сами…
Но толпа не расходилась. Люди стояли на ветру. Снег таял на их лицах и стекал на мокрые кожушки. В мутном небе желтело круглое пятно чуть заметного холодного солнца.
Через некоторое время вышел Младен и кивнул Звенигоре:
— Арсен, зайди!
Звенигора переступил порог хижины. В горнице горела свеча, пахло воском. Анка лежала на широкой деревянной кровати. Глаза ее блестели. Дышала она тяжело. Возле нее сидела заплаканная Златка. Сафар-бей стоял у изголовья, и мать держала его руку в своей, словно боялась, что вот-вот он уйдет от нее. На лице Сафар-бея неловкость и смятение.
Анка заметила казака, прошептала:
— Арсен, подойди ближе!