Посреди жизни
Шрифт:
Миссис Ратцки пролежала в больнице пять недель, и ее состояние беспокоило меня все больше и больше. Когда мы начали вводить ей паральдегид, я не выдержала и выпалила:
– Почему мы даем ей это лекарство?
– Потому что иначе мы не в состоянии контролировать ее, – ответила медсестра.
– Но это же кошмар! После паральдегида человек перестает быть прежним. Она уже не станет такой, как раньше!
– Я знаю, но так нужно.
– Почему?
– Вы здесь не для того, чтобы задавать вопросы. Вам лучше поговорить со старшей сестрой по палате, если вы так беспокоитесь.
– Да,
Мне потребовалось немало мужества, чтобы поговорить со старшей сестрой. В ту пору существовала определенная иерархия: младшая медсестра-студентка не могла заговорить со старшей палатной сестрой, пока та первой не обратится к ней, поэтому я попросила одну из опытных медсестер замолвить за меня словечко.
Несколькими днями позже, когда я уже заканчивала дежурство, старшая сестра обратилась ко мне:
– Я слышала, вас беспокоит, что мы даем паральдегид миссис Ратцки?
– Да, и многое другое.
– Что именно?
– Все, наверное. Ее лечение, операции, лекарства, все эти сердечные стимуляторы, антибиотики – просто все…
Взгляд старшей сестры был настолько суровым, что я не решилась продолжить.
– Надеюсь, вы не критикуете лечение, которое миссис Ратцки получает в нашей больнице?
Вопрос был произнесен таким тоном, что прозвучал скорее как угроза.
– Нет-нет, – поспешно ответила я, чувствуя себя полной дурой.
– Хорошо, можете заканчивать дежурство.
Несколько дней спустя, в разгар утренней работы, когда не было ни единой пары свободных рук и все мы старались завершить необходимые дела до обеда, ко мне подошла одна из медсестер. Заверив, что возьмет мою часть работы на себя, она сказала немедленно явиться в офис Матроны – так мы называли сестру-хозяйку всей больницы.
В те дни сестры-хозяйки были фигурами очень яркими и влиятельными. Большинство из них имели незаурядный ум, сильный характер и твердые моральные принципы. Хорошая сестра-хозяйка знала все, что происходило в ее больнице, и постоянно, как говорится, держала руку на пульсе. Сейчас в сестринском деле нет людей, обладающих таким авторитетом и влиянием. У многих врачей-хирургов тряслись коленки, если вдруг их вызывали в кабинет сестры-хозяйки. Что уж говорить о младшей медсестре, к тому же студентке – мне полагалось просто упасть в обморок. Ведь сейчас я буду говорить с великой орденоносной мисс Олдвинкл!
Но на самом деле я не боялась – напротив, испытывала что-то вроде облегчения. Однажды меня уже вызывали к ней из-за стычки с одним из медицинских консультантов, который грубо толкнул меня. Тогда у меня сложилось впечатление, что мисс Олдвинкл – мудрая и проницательная женщина. Я чувствовала, что могу говорить с ней так, как не получилось поговорить со старшей палатной сестрой.
Я подошла к ее двери и постучала.
– Заходите, – раздался голос.
Это была большая красивая комната в постройке Викторианской эпохи, выходившая окнами на просторный двор.
– Садитесь, сестра Ли. Насколько я понимаю, вас волнует лечение миссис Ратцки?
– Да.
– Что именно вас беспокоит?
– Трудно объяснить. Меня беспокоит, сколько душевных и физических страданий мы ей причинили. Но дело не только в этом.
– Мы всегда видим страдание в больницах.
– Да, но ведь это страдание причинили мы!
– Она умерла бы, если бы не попала в больницу.
– Но, может быть, это не так и плохо? Моя бабушка умерла несколько лет назад, и никто не думал, что это неправильно. У нее случился инфаркт, и она умерла. С ней были мои мама и дедушка. Ей не пришлось мучиться неделю за неделей, как миссис Ратцки.
Сестра-хозяйка пристально посмотрела на меня, и я продолжала смелее.
– Миссис Ратцки знала, что умрет. Она же прошла через всю Европу, чтобы увидеть сына.
– Да, я знаю эту историю.
– Так почему же ей нельзя было дать умереть спокойно, как умерла моя бабушка?
Мне было всего восемнадцать. Я была в смятении и пыталась выразить неоформившиеся бессвязные мысли, которые и сама-то еле понимала:
– Что такого ужасного в смерти? Мы все умираем. Кто родился, тот и умрет. Дорога всегда идет в одном направлении. Других нет.
Мисс Олдвинкл по-прежнему хранила молчание. Я так разнервничалась, что встала и начала ходить по комнате.
– Вы не знаете, через что эта бедняга прошла, а я-то знаю. Я была рядом с ней день за днем, и она ужасно мучилась, правда ужасно.
– Я знаю про ее мучения.
– И все это так бессмысленно. Зачем?
– Миссис Ратцки жива.
– Но разве это жизнь? Мы превратили энергичную, здоровую пожилую женщину в жалкого инвалида. Она никогда не восстановится полностью. Может быть, у нее теперь и с головой беда. До попадания к нам она хотя бы понимала, что делает. А теперь нет.
– Присядьте, сестра.
Старшая сестра позвонила в колокольчик, и вошла помощница.
– Принесите, пожалуйста, чайник чая, две чашки и печенье.
– Сейчас.
Матрона посмотрела на меня и вздохнула:
– Понимаю, вы расстроены. Видите ли, вы задаете вопросы, на которые я не могу ответить. Никто не может. В вашем возрасте я была начинающей медсестрой на фронте, во Франции. Смерть была повсюду. Миллионы молодых людей погибли в той войне. Миллионы. Но я помню одного выжившего – его лицо было разворочено взрывом. Вместо носа, рта, подбородка зияла огромная кровавая дыра. И все же он был жив, и глаза его двигались, и разум, очевидно, был при нем – просто он не мог говорить, потому что у него не было ни рта, ни языка. Хирурги заштопали его, пересадили кожу на место осколочного ранения, и он, можно сказать, выздоровел. Только когда-то он был красивым юношей, а теперь от его лица остались два глаза, а под ними была жуткая дыра. Из дыры торчал зонд, чтобы можно было есть жидкую пищу.
Теперь настала моя очередь молча смотреть на нее.
– Мне было около восемнадцати, и я, как и вы, думала: зачем они это сделали? Жизнь с таким лицом, если это вообще можно назвать лицом… да, конечно, это хуже смерти!
Я не знала, что сказать. В дверь постучали, и помощница внесла поднос.
– Спасибо, Берта. Поставьте, пожалуйста, сюда.
Матрона налила чаю нам обеим.
– Это глубокие и мучительные вопросы, дорогая, на которые не может быть ответов. Я знаю, что вы расстроены, и я вас понимаю.