Шрифт:
1. Разитель, для своих – просто Ра
И вдруг я скис.
Мне оставалось дописать две, ну от силы три страницы, чтобы закончить отчет. И тут я почувствовал, что больше не в состоянии выжать из себя ни слова, связать самую простую мысль, сделать элементарнейший вывод. Все. Конец. Вместо головы на моих плечах оказался воздушный шарик, к тому же надутый не гелием и даже не воздухом, каким все привыкли дышать, но какой-то дрянной газовой смесью, дурно пахнущей к тому же. Как на свалке.
Я еще посидел за столом, опустив голову на грудь и уронив руки. Кажется, ожидал, что пройдет минута-другая – и все опять придет в норму. Не
Я взглянул на прерванный на полуслове текст, что светился на дисплее большой железки, на которой я стряпал свой опус. Не знаю, какую цель это движение преследовало: закрыть? стереть? Сработал, однако, привычный рефлекс, и я скомандовал сохранение. Ну, прекрасно. А дальше что?
Встал. Подошел к распахнутой стеклянной двери, за которой сразу же начинался лес. Так принято строить и жить на Стреле-Третьей – в мире, в котором я сейчас и находился. Коттеджи были разбросаны в зеленом массиве, производившем впечатление совершенно дикого, хотя на деле это было не так. Просто люди тут умели, приспосабливая природу к своим понятиям, вовремя остановиться. Когда я был еще способен думать, то почти сразу понял: пока что малоизвестная среди жаждущих отдыха планета эта в недалеком будущем сделается конкурентом номер один знаменитой Топси. Слава богу, что еще не стала: за деньги, за которые я снял этот дом на конвенционный месяц, на топсийском Аморе удалось бы получить разве что гамак в густой тени линии высокого напряжения. Цивилизации, как и всему на свете, свойственны свои недостатки.
Но, как я уже говорил, пока об этом мало кто знал: к большой раскрутке Трешки (такую кличку получил этот мир у рекламщиков) еще только готовились. Я же был в курсе. Не так уж и давно при проведении неожиданной и довольно лихой операции мне пришлось познакомиться с характеристиками многих миров, Трешки в том числе. Еще тогда подумалось: вот прелестное местечко для того, чтобы на какое-то время укрыться от слишком пристального внимания тех, кто не захочет простить мне моей активности в деле с уракарой. Однако самомнение мое было по заслугам наказано: об этом деле забыли очень быстро, и теперь Теллус с Армагом считались лучшими друзьями. Так что уезжать именно по этой причине мне не понадобилось. Можно было спокойно припухать в родном мире, наслаждаясь обществом собственной супруги, – тем более что за ту операцию мне все-таки заплатили (хотя я рассчитывал на большее) и беспокоиться о хлебе с маслом не приходилось. Чего же тебе еще, человече?
И все же уехать пришлось. И даже не просто уехать, а сбежать.
Не от врагов. И не от родной некогда Службы. Но от того, от чего человек, как правило, бывает менее всего защищен: от семейных неурядиц.
Я повздорил с женой. С Лючаной. Раз, и другой, и третий. Из-за ерунды. Если разобраться – из-за ничего.
Дело заключалось в том, что и она, и я – вдруг, ни с того ни с сего – стали ревновать друг друга.
В операции, о которой я, наверное, не раз еще вспомню, мы с Лючаной работали, как и обычно, парой – при общей цели у каждого были свои задачи и свои маршруты. Я вел поиск, а это всегда связано с риском куда выше нормального, так что ни одна страховая компания не стала бы заключать со мною контракт; но именно жена прикрывала меня и выручала в напряженные мгновения. За время этой работы мы с нею пересекались несколько раз, в самых неожиданных обстоятельствах, и нам удавалось провести вместе – и даже в уединении – иногда часы, иногда всего лишь минуты. Это время мы использовали, кроме прочего, и для реализации наших супружеских отношений. Ну что делать: это нам всегда нравилось. И когда мы снова встретились наконец у себя дома и стали приводить семейное гнездо, изрядно разгромленное незваными гостями, в более или менее пристойное состояние, у нас, естественно, не было ни желания, ни повода прерывать такие отношения. Наоборот.
И вот они-то, похоже, нас и подвели.
Когда мы встречались на считаные минуты и под угрозой близкой опасности, было не до деталей и еще менее – до подозрений. Сама по себе близость казалась (и была) настолько ценной, поскольку каждый раз могла оказаться последней, что мы бросались в нее, как пришедший из пустыни – в воду: не пробуя пальчиком, насколько она холодна. И все было – как теперь вспоминалось – прекрасно.
Но сейчас, дома, не было никаких опасностей. И все без остатка время находилось в нашем распоряжении, потому что мы позволили себе расслабиться и ничем серьезным не заниматься.
А в таких случаях неизбежно возникают мысли. Точнее – придури. Человеку не на что обратить свою энергию и способности; они не получают пищи извне – и начинается процесс самопереваривания.
Думаю, излишне говорить, что за годы семейной близости – а не так уж мало накапало этих лет – мы вроде бы успели изучить друг друга достаточно хорошо. И в работе, и дома, и в любой другой обстановке. Девять раз из десяти могли точно определить ход мыслей друг друга, а значит – и слова, что будут сказаны, и действия, которые последуют. Без усилий, без напряжений. Днем и ночью.
Вот ночью все и началось. И как раз в минуты близости.
Собственно, мне не стоило бы вводить вас в курс наших семейных дел. Однако если этого не объяснить, то вы не поймете причин дальнейшего, а без знания причин трудно бывает разобраться в последствиях.
Мне что-то почудилось, и я сказал:
– Слушай, а вот этому ты где научилась?
– Этому – чему? – не сразу поняла она.
– Ну, вот…
И я без слов показал ей, что имел в виду.
– Сама придумала, наверное, – откликнулась Лючана как-то рассеянно.
– Раньше ты так не делала…
Тут она, похоже, стала сердиться. Да и то, если подумать – время и место были не самыми подходящими для подобного разбирательства.
– Значит, нашла, – проговорила она с иронией. – Под деревом. Шла – и нашла. Устраивает? Если тебе так не нравится – могу не делать. Я хотела как лучше.
И вместо ожидаемого продолжения повернулась ко мне спиной. Я попробовал вернуть ее к повторению пройденного. В ответ получил тычок локтем. И такое вот заявление:
– Я же не спрашиваю, где и у кого ты нахватался всяких приемчиков, которых раньше не было. Мне еще тогда, в лодке, показалось… А еще больше – там, на Топси, на материке, после того как ты вырубился…
Я совершенно точно знал, что никогда ничего такого себе не позволял. И рассердился в свою очередь:
– Что же, по-твоему, я там по девочкам гулял?
– Ну а я? – Ее голос стал как только что вынутый из морозильника. – Что, по чужим постелям там елозила? Или все-таки тебя, бедняжку, вытаскивала из дерьма?