Потерянные страницы
Шрифт:
Я приподнял плечи, я не знал, что ответить.
– Раз покрывало сложено, значит не занято, – ответил я несколько смущенно.
Он встал передо мной. Я посмотрел на него снизу, – чего это онвстал надо мной – подумал я.
– Я Сергей Шихарев – сказал он и протянул мне руку.
Я встал и тоже протянул ему руку. Он был моего роста.
– Я Гу… – и остановился, вдруг я вспомнил, что сейчас у менядругое имя, я чуть помедлил с ответом, но все же браво ответил –Я Сандро Амиреджиби. Он с удивлением смотрел на меня своими черными глазами и не отпускал моей руки. Он казался несколько смущенным таким именем и фамилией.
– Имя Сандро я слышал, это Александр, но Амира… – повторить мою фамилию он не смог.
– Амиреджиби, – повторил я по слогам, – это фамилия грузинских князей, – сказал я с улыбкой и, наверное, таким тоном, будто это меня совсем не касалось, но мне понравилось, что моя фамилия привела его в замешательство.
Мы держались за руки и с улыбкой смотрели друг на друга.
– Так, значит, ты – грузин? – спросил он.
– Да, грузин, – ответил я и только после
В тот день мы познакомились и с другими мальчиками, но мы неотходили друг от друга. Нам вместе обрили головы, это тоже угнетающе подействовало на меня, но когда я увидел обритымии других, то мне стало как-то легче на сердце, потом мы уже шутили над всем этим, а вскоре и вообще позабыли обо всем. Потомнас направили на склад хозяйственной части к Марко Марковичу.
Он встретил нас в своей кладовой. Примерил нам обоим ежедневные мундиры и расспросил, кто мы и откуда. Мы тоже отвечаливызубренным текстом. Он представил себя, сказал, что он МаркоМаркович Бачевич из Метохии. Тогда я не знал, где это было.Потом он рассказал нам, как попал в Петербург: «Во время войныс Турцией у командира драгунского полка, некогда закончившегоэто училище, во время битвы совсем разодрался мундир, и я емусшил новый, он оставил меня у себя, и я все время был с ним. Когдаон вернулся в Петербург, то забрал и меня с собой, а потом оставил здесь. Сначала я хотел стать священником, потом офицеромкавалерии, но, по воле Божьей, стал портным. Никто и никогда незнает, что ему готовит Господь Бог, кем он станет, и где будетжить. Моя семья живет в Митохии, в самом красивом из всех мест,которые только существуют на Земле. Если кто-нибудь из вас хотькогда-нибудь попадет на мою Родину, обещайте, что обязательнонавестите мою семью.» Мы тут же пообещали, что непременновыполним его просьбу, как только нам будет дана такая возможность. Он был доволен нашими обещаниями. Потом он дружескипохлопал нас по плечу и сказал: «Ну что ж, учитесь и служите честно.» Это было наше первое крещение в училище. Потом я часто вспоминал слова Марко Марковича: «Никто и никогда не знает, что ему готовит Господь Бог, кем он станет, и где будет жить». Эти слова были сказаны будто для меня. Потом мы узнали и то, что он у всех брал обещания навестить его семью в Метохии и каждый из курсантов обещал ему сделать это. С Марко Марковичем дружили все, нам постоянно была нужна его помощь. По тому, кто сколько раз оторвет пуговицы на мундире в течение года или распорет и разорвет свои брюки, он определял будущую карьеру курсантов, кто из них останется на военнойслужбе, а кто возьмется за другую профессию. Удивительно, но его предположения сбывались довольно часто.
Большинству из нас нравилась форма курсантов, но меня она поначалу несколько угнетала, довольно долго я чувствовал себя неловко в ней, но потом я привык. Человек ко всему привыкает со временем. В училище все держалось на традициях. Так и называли «традиции прославленной школы», которая регулировалась исторически установленными правилами. Нас, курсантов подготовительной группы кадетов называли «зелеными», после прохождения первой половины курса мы уже назывались «карасями», и пока мы не достигли курса юнкеров, мы были бесправными среди курсантов. Но никто не имел права оскорбить нас, за это могли строго наказать, а комитет курсантов мог даже установить строгие санкции для оскорбителя. Наоборот, каждый из старших курсантов был обязан помогать «карасям», и даже опекать их. Юнкеров-первокурсников называли «звери», старшекурсников – «корнетами». Отношения между ними также регулировались традициями. После поступления в училище курсант имел право выбора учиться и служить по «традиции прославленной школы» или жить по «букве устава». Если юнкер для взаимоотношений и службы выбирал жить по уставу, его уже не касался«ЦУК» – так назывались традиции. Но в этом случае с ним никто не дружил. Таких называли «красными» и отношение к ним было отрицательным, с ним не разговаривали и поддерживали лишь служебные отношения, а во всем остальном им объявляли бойкот. После окончания училища у «красных» не было никакого шансапопасть в круг офицеров. Они были отвергнуты во всех гвардейских полках, так как выпускники училища служили повсюду и каких бы они не достигли высот в карьере, всегда поддерживали связь с училищем. Поэтому «красные» были неприемлемы для них. Хотя, в период моего обучения такого почти не было. «ЦУК» устанавливал многие ограничения для младших. Например, мы не имели права подниматься по лестнице корнетов, которая вела в их спальни; входить в предназначенную для них дверь; даже смотреться в их зеркало. Нас не пускали в курилку, у «зверей» не было права переступить разделительную линию на сторону «корнетов». Легенда гласила, что когда Михаил Лермонтов учился в этом училище, он сам лично, шпорой своего сапога провел по полу эту линию, и вот уже десятки лет, как всев училище руководствовались этим правилом.
«Корнет» мог задать младшему курсанту любой вопрос и в любое время. Ну, хотя бы такой: А ну-ка курсант, со скоростью пулиназови имя моей любимой женщины! Младший должен был вытянуться на месте и ответить безошибочно, так как «зверь» должен был знать все о его любви, пристрастиях и будущих планах,где он собирался продолжить учебу или в каком полку он собирался продолжить службу. Или вот такой приказ: «Младший курсант, а ну-ка, со скоростью пули скажи, чем моя лошадь лучшелошади турка?» Вытянутый в струнку младший курсант отвечал:
«Тем, что Ваша лошадь сможет утопить в своем навозе и турка,и его лошадь.» Все хохотали, и чем оригинальным был ответ курсанта, тем больше внимания ему уделяли. Такие оригинальныевопросы и ответы распространялись тут же и часто выходили запределы училища. По этим же правилам, «корнет» не имел праваущемить самолюбие младшего, в этом случае его осудили бы своиже, так как униженный младший курсант в будущем повторил быто же самое в отношении младшего. В таком случае нарушиласьбы установленная десятилетиями славная традиция. Эта играсначала несколько подавляла каждого из нас, но потом даже веселила всех, что создавало особую обстановку среди курсантов. У каждого старшекурсника был им же выбранный младшийкурсант, которого он, как своего подопечного, тренировал, училжизни, общению с женщинами (да что он сам понимал в этом,но…) и даже опекал его. Они красовались и хвастались между собой тем, у кого из них был более ловкий, способный и лучший«зверь» или «карась». «Карасей» в основном опекали первокурсники«звери», но и «корнеты» не отказывались от них.
Когда началась учеба, то первые месяцы ушли на знакомствос курсантами и запоминание их имен. Время и обстановка вместес традициями быстро уладили взаимоотношения между новымии старыми. Осенний период показал, кто среди младших и старших курсантов был сильнее в учебе, в верховой езде, в стрельбеи во всем другом. Среди «карасей» я выделялся, как лучший наездник, это заметили и старшие. Не существовало такого приема,который я не смог бы выполнить. У нас в деревне жил самый прославленный наездник, который готовил ребят для выступленияна цирковой арене и отправки за границу. Еще в двенадцать летя научился выполнять сложнейшие трюки, часто я сам придумывал их. Правда, наши лошади были несколько ниже, и на нихбыло легче выполнять разного рода трюки, но, когда я привыкк высоким лошадям, то мне уже не было трудно выполнять их.В стрельбе я тоже был первым, да и саблей я владел лучше всех.По остальным предметам я немного хромал, но оценки и здесьу меня были неплохие. Чем больше я привыкал к жизни и учебев условиях режима, тем лучше были мои результаты. Я намногоулучшил свой русский, и вскоре начал понимать то, что раньшемне было трудно понять. В этом я благодарен Сергею, он оченьпомогал мне. Я тоже был очень внимательным (это качествоу меня было и раньше), поэтому проблему с языком я решил быстро. В Грузии я изучал и латинский, но в училище нас обучалифранцузскому и немецкому языкам, которые были мне совсем незнакомы. Вскоре мне стало легче и с французским, а к изучениюнемецкого языка я приступил на первом курсе. Мои успехи в училище не остались без внимания старшекурсников. Наверное, этоповлияло на то, что появились три конкурента, которые хотелипокровительствовать и опекать меня. Один из них был «зверь»,а двое – «корнеты». Как я уже говорил, согласно правилам, покровителем «карася» должен был быть «зверь», но и «корнет» имел наэто право, и они не отказывались от такой возможности. Они, хотяи были старше меня на два-три года, но я так быстро вырос, что неотставал от них. И в езде на лошади, и в стрельбе я был лучше них. Из «корнетов» мне не нравился один, Дима Сахнов, так как он был очень высокомерным и надменным. Оказывается, он был из очень знатного рода и семьи, а я тогда не разбирался в таких делах. Хотя все знали, что я был из княжеской семьи, у меня самого не было ни соответствующей подготовки для этого, ни внутренней уверенности. Да и откуда они могли быть у меня? Угнетало меня и то, что звали меня чужим именем и фамилией. Поэтому поводу я был недоволен моим дядей. Другие больше придавали значения моей фамилии, чем я сам. Я учился чтобы стать князем, и хоть как-то оправдать свое происхождение.
Когда один «зверь» и два «корнета» не смогли поделить меня и договориться, кому из них быть моим опекуном, они предложили мне самому сделать этот выбор. Случилось так, что в это время к нам приблизились и другие. Рядом со мной стоял и Сергей вместе с Александром Каменским, который был его опекуном. Каменский был хорошим малым и не надоедал Сергею своим опекунством. К тому же он числился среди лучших курсантов. Я выбрал Александра. То, что я отказал сразу трем конкурентам, рассмешило всех вокруг. По их лицам было видно, что это обидело их. Каблуков сказал: нет, ты должен выбрать одного из нас. Я настаивал на своем– я выбрал Каменского. Тот с удовольствием кивнул мне головой. Озлобленные «корнеты» лишь процедили сквозь зубы: Ну что ж, карась, пеняй на себя! На эту угрозу я не обратил внимания. Ну вот, так я и нажил себе сразу трех врагов.
Каменский дружил с нами, он действительно был хорошим парнем. Те три курсанта, которых я так грубо отшил, старались не смотреть мне в глаза. Но если подворачивалась такая возможность, они будто невзначай пытались задеть меня плечом, а потом сами делали замечание: «Карась», открой глаза, и ходи так.» Дальше этого никогда не заходило. Каменский попросил меня не обращать на это внимания, и я старался не подавать виду. Хотя я настолько был уверен в себе, что, если не всех троих, то двоих вместе я точно смог бы одолеть. Они это чувствовали тоже, я так думаю, поэтому и воздерживались от большего конфликта. К тому же, в училище существовало очень строгое правило, согласно которому, в случае драки или словесного оскорбления друг друга,все участники ссоры без всякого разбирательства отчислялись из училища. Это тоже было причиной того, что я избегал драки.
В ходе одного урока, меня вывели из классной комнаты, потом вызвали и Шихарева, и старший курсант повел нас в казарму. Когда мы вошли, у моей кровати стояли заместитель начальника училища Станислав Захарович Козин, инспектор училища Николай Ильич Вялов и два «корнета» из комитета курсантов. Мной овладело какое-то неприятное чувство. Подойдя ближе, мы вытянулись перед ними в струнку. Вялов спросилменя: «Где твоя тумбочка для личных вещей?»Я указал рукой.
– Нет ли там чьих–либо вещей? – спросил он строго, будто был уверен, что так оно и должно было быть.