Потерянный профиль
Шрифт:
— Это будет слишком глупо, — ответила я. — Уйти мне необходимо, но не думаю, что Юлиус окажется настолько мелким, чтобы отыграться на вас.
Секунду длилось молчание. Мы смотрели друг на друга с какой-то нежностью.
— Мое предложение остается в силе, — произнес он, — и если когда-нибудь вам понадобится друг… Простите меня, Жозе, я относился к вам, как к капризу…
— Так оно и есть, — ответила я спокойно. — Во всяком случае, было. Я вам позвоню.
Я быстро вышла, потому что у меня щипало глаза. Я огляделась: кабинет, как бы отмеченный печатью усталости, бумаги, репродукции, пишущие машинки — какая внушающая доверие декорация для иллюзии — и выбежала. Я остановилась не у первого кафе, где собиралась наша дружная компания, а у следующего. Что-то распрямлялось во мне, и не осталось ничего, кроме желания узнать, разоблачить — все равно что. Я не могла обратиться к Юлиусу. Он превратит мое предательство, эту покупку меня — в простую предупредительность благородного человека, в подарок заблудшей молодой женщине. Я знала лишь одного человека, достаточно ненавидевшего меня, чтобы быть откровенным. Это была кровожадная г-жа Дебу. Я позвонила ей. О чудо — она была дома.
— Жду вас, — сказала она.
Она не добавила «не сходя с места», но в такси, которое везло меня к ней, я представляла себе, как она наверняка сейчас причесывается, готовится — с особенным ликованием.
Я сидела в ее гостиной. Стояла прекрасная погода. Я была спокойна.
— Вы ведь не станете говорить, что не знали обо всем этом?
— Я ничего не стану вам говорить, — ответила я, — потому что вы мне не поверите.
— Разумеется. Ну-ка, вы не знали, что невозможно снять на время квартиру на улице Бургонь за сорок пять тысяч франков старыми в месяц? Вы не знали, что портные — мой, в частности, — не одевают бесплатно неизвестных молодых женщин? Вы не знали, что на место в редакции претендуют пятьдесят молодых особ, гораздо более образованных, чем вы?
— Я не должна была не знать этого, это верно.
— Юлиус очень терпелив, и эта милая игра могла длиться долго, каковы бы ни были ваши прихоти. Юлиус никогда не умел отказываться от чего бы то ни было. Но признаюсь вам, для его друзей, в особенности для меня, невыносимо было видеть его под каблуком у такой…
— Какой? — подхватила я.
— Скажем, под вашим каблуком.
— Прекрасно.
Я рассмеялась, и это несколько вывело ее из равновесия. Ненависть, презрение, недоверие переполняли ее настолько, что она выглядела почти забавной.
— А чего, по-вашему, хотел Юлиус? — спросила я.
— Вы хотите сказать, чего хочет Юлиус? Он сказал мне об этом в самом начале: он хотел дать вам интересную, приятную жизнь и оставлял вам время для кое-каких глупостей, которые в любом случае привели бы вас к нему. Не думайте, что вы так легко улизнете. Вы еще не прекратили вашего знакомства с нами, моя дорогая Жозе.
— Думаю, что прекратила, — ответила я. — Видите ли, я решила жить с Луи Дале и на будущей неделе уезжаю в деревню.
— А когда вы устанете от него, вы вернетесь. Юлиус будет здесь, и вы будете очень рады снова видеть его. Ваши комедии забавляют его, а ваша притворная ненависть смешит, но не злоупотребляйте!
— Если я правильно поняла, — произнесла я, — он тоже презирает меня.
— Да нет. Он говорит, что в глубине души вы честны и что, в конце концов, уступите.
Я встала, улыбаясь на этот раз без всякого усилия.
— Не думаю. Видите ли, вы ослеплены презрением: есть вещь, о которой вы и не догадываетесь: а дело в том, что с вами я смертельно скучаю — и от вас, и от ваших ухищрений. Ухищрения Юлиуса меня оскорбляют, потому что я очень его люблю, но вы-то…
Я попала в цель. Слово «скука» было для нее абсолютно невыносимым, мучительным, а моя невозмутимость, наверное, внушала ей больший страх, чем внушил бы внезапный гнев.
— Я постепенно уплачу и Юлиусу, и портному, — сказала я. — Я сама поговорю с моей бывшей свекровью и как можно скорее улажу эту историю с алиментами, без помощи Юлиуса.
Она остановила меня у самой двери. Казалось, она обеспокоена.
— Что вы скажете Юлиусу?
— Ничего, — ответила я, — мы с ним не увидимся.
Я широко шагала по улице, напевая. Какая-то веселая злость вселилась в меня. Я покончила с ложью, с окольными путями, с обманом. Для развлечения этих людишек меня тайно содержали. Как их, наверное, веселил мой независимый вид, мои похождения. Они меня здорово провели. Да, я была в отчаянии, но и испытывала облегчение. Теперь я знала, какой сделать выбор. Они надели на меня красивый золотой ошейник, но цепь спала. Теперь все хорошо. Укладывая чемодан, к слову сказать, почти пустой, ибо в нем было лишь несколько платьев, оставленных мне Аланом, я насмешливо говорила себе, что воистину самоуважение — не мой удел. Моя слепота и оптимизм позволили Юлиусу выставить меня на посмешище перед его друзьями и, наверное, перед ним самим. И я сетовала на него за это, ибо, если, вопреки своему презрению, он все-таки любил меня, то не должен был выносить, чтобы другие меня осуждали. Я окинула благодарным взглядом мою студию, где я понемногу излечилась от Алана, где я узнала Луи — мое призрачное, но теплое убежище. Я взяла собаку за поводок, и мы спокойно сошли по лестнице. Хозяйка, еще одна ставленница Юлиуса А. Крама, сочла за лучшее не показываться. Я остановилась в маленькой гостинице. Я лежала на постели, в ногах лежала собака, на полу стоял чемодан. На полгода жизни и схороненную дружбу опускался вечер.
Ликующее, сладостное лето прошло в доме Луи. Он никак не комментировал мой рассказ. Просто он стал еще нежнее обычного, еще внимательнее. Дидье приходил часто. Вместе мы искали дом в окрестностях Парижа, и нашли его, наконец, в Версале. Мы были счастливы, и тот моральный надлом, усталость и грусть, которые сопровождали мое бегство, к концу месяца рассеялись. Я не писала Юлиусу, не отвечала на его письма. Впрочем, я их и не читала. Я не виделась ни с кем из того кружка. Мы встречались с друзьями Луи, с моими старыми друзьями. Я чувствовала, что спасена. Спасена от опасности, лишенной имени и зримого образа, и именно потому казавшейся в тысячу раз большей, чем любые опасности, которые могли меня подстерегать: я чуть было не поверила всерьез, что принадлежу людям, которых не люблю, я чуть было не посвятила свою жизнь скуке, назвав ее совсем иным именем. Жизнь возвращалась ко мне, она удваивалась во мне, ибо в августе я почувствовала, что жду от Луи ребенка. Мы решили окрестить одновременно и ребенка, и собаку, ведь у нее до сих пор еще не было имени.
Мы только что переехали, а несколько дней спустя, когда я под дождем пересекала авеню де ла Гранд Арме в Париже, я столкнулась с Юлиусом. «Даймлер» выскочил из боковой аллеи. Я сразу же узнала его и остановилась. Юлиус вылез и подошел ко мне. Он похудел.
— Жозе! — воскликнул он. — Наконец! Я был уверен, что вы вернетесь.
Я смотрела на него, на этого маленького упрямого человечка. Мне показалось, что я впервые смотрю ему прямо в лицо. Все те же голубые глаза, поблескивающие за стеклами очков, все тот же костюмчик цвета морской волны, все те же безжизненные руки. Мне понадобилось большое усилие, чтобы заставить себя вспомнить, что этот человек так долго был для меня символом поддержки. Теперь он казался мне чуждым, стесняющим и близким в одно и то же время, как маньяк.
— Вы все еще сердитесь? С этим покончено, не так ли?
— Да, Юлиус, — ответила я, — с этим покончено.
— Я полагаю, вы поняли, что все это было для вашего блага? Быть может, я был несколько неловок…
Он улыбнулся, явно вполне довольный собой. У меня возникло то же впечатление, как впервые в «Салине» — что, рядом со мной неизвестный и абсолютно чуждый механизм. Я не могла припомнить ни одного, хотя бы маленького диалога между нами, мне приходил на память лишь один монолог, на пляже, — единственный раз, когда он приоткрыл мне более или менее понятное лицо. И только это воспоминание заставляло меня стоять в нерешительности перед ним, вместо того, чтобы убежать.
— Я получал о вас известия все лето, — добавил он, — я знаю Солонь так же хорошо, как вы.
— Опять ваши частные сыщики… — Он улыбнулся.
— Вы не думали ведь, что и перестану заботиться о вас?
Гнев вдруг охватил меня, и я услышала произносимые мной слова раньше, чем решилась их сказать:
— А ваши частные сыщики доложили вам, что я жду ребенка?
На миг он застыл, пораженный, потом спохватился:
— Но это очень хорошая новость, Жозе. Мы вместе прекрасно воспитаем этого ребенка.