Потеряшка
Шрифт:
Когда я очутился на дне оврага, то поднял голову, и заметил, что сверху над самой кромкой опять стелиться густой белый туман. Очень странное и непривычное явление — туман в ночной мгле. Присмотревшись, я заметил неподалеку от себя темный предмет, и когда подошел ближе, с удивлением понял, что это мой рюкзачок, который я потерял еще во время побега.
Просидев еще немного внизу, в овраге, я дождался, пока сквозь пелену тумана начали пробиваться первые ранние отблески зари, повесил на спину рюкзачок,
Не успел я вылезти, как тут же услышал сзади хруст сухих веток.
— Соколов, падла! — окликнули меня сзади, и обернувшись, я увидел грозного физрука Юру и нашего пионервожатого Бориса.
Борис подошел и больно схватил меня за руку:
— Ты что же нас подводишь, сученок? Ноги, значит, решил сделать… Говорил я тебе, Юрка, не мог он далеко уйти…
— Вы мне только одно скажите… — пробормотал я, — какой сейчас год?
— Володя, ты что, в овраге головой ударился? — нахмурился физрук, — восемьдесят девятый, какой же еще…
— Слава Богу. И значит мне опять тринадцать.
Физрук и пионервожатый настороженно переглянулись:
— Хорошо хоть Степа Мосол рассказал нам, что ты на лыжи решил встать. Мы сразу бросились в лес тебя искать. А если бы ты, дурачок, далеко зашел, и на диких кабанов наткнулся? Или на деда Кондраша? Петрович сейчас в лагере рвет и мечет, твоим родителям уже позвонил, чтобы приехали…
Когда мы вернулись к лагерю, уже начало рассветать. Разъяренный и покрасневший Петрович встретил меня возле ворот.
— Соколов, не ожидал я от тебя такой подлянки. Не хорошо это, сынок…
— Я вам не сынок. И вообще… разве хорошо металлолом из лагеря тырить?
Физрук отвернулся, а Борис непонимающе посмотрел на начальника лагеря, а потом на меня:
— Какой еще металлолом?
Петрович еще больше раскраснелся и окликнул физрука:
— Юра! Закрой этого щенка в штабе, в моем кабинете. И глаз с него не спускай, через три часа его отец приедет…
Когда физрук повел меня к штабу, я услышал, как Борис опять спросил у Петровича:
— Валентин Петрович, а про какой металлолом он говорил?
— Борька, что ты слушаешь этого полоумного… по нему детская колония давно плачет… — Петрович махнул рукой, и побрел в сторону столовой.
На входе в штаб, я взглянул на часы, было только шесть утра.
— Расскажи, зачем бежал-то? — поинтересовался физрук Юра, — чем тебе в лагере хреново? У вас же тут условия как в санатории… Все вам советская власть дает…
— Жаль только, что не будет скоро никакой советской власти… — печально вздохнул я.
— Соколов, — нахмурился Юра, — ты когда домой приедешь — обязательно врачу покажись. Точно в овраге башкой ударился. Несешь всякую чушь…
Физрук закрыл меня в кабинете Петровича на ключ, и быстро вышел.
Когда-нибудь в будущем я еще наверняка встречу Юлю… только, конечно, пораньше, не в сорок три года… А еще… у меня будут два очень важных дела в будущем. Я взял бумагу и карандаш, и написал:
1.Сделать так, что бы Димка Горшенин ни за что не попал служить в Чечню.
2.Найти отца Юли в 2005 году и предупредить его об опасности.
Пожалуй, это все, что в моих силах. Спасти СССР от распада, я, конечно уже не сумею…
Вскоре горнист протрубил подъем, и ребята стали неторопливо выходить из корпусов на зарядку и пробежку. Издалека я заметил и Лену, в синем, обтягивающем трико и белоснежной футболке…
Я просидел взаперти, в кабинете Петровича, еще два часа. Физрук Юра принес мне из столовой булочку и чай.
— Подкрепись, беглец. Скоро уже твой батя подъедет. Он, оказывается, еще в начале шестого выехал. Сразу, как только Петрович ему позвонил…
Физрук ушел, а я медленно бродил по кабинету от стенки к стенке. Меня переполняла радость. Получилось! Все же удалось вернуться назад… Когда я выглянул в окно, то увидел, что к воротам подъезжает знакомый желтый «Москвич» моего отца.
Эх! Жаль сотовый телефон пришлось таксисту отдать… Как я теперь докажу ребятам, что в будущем побывал…
В коридоре Штаба послышался голос начальника лагеря:
— Сергей Иванович, сожалеем, но после такого вопиющего поступка мы не можем оставить Володю в пионерлагере. Более того, я должен сигнализировать о поступке вашего сына в детскую комнату милиции, по месту жительства.
Двери открылись, и отец, войдя в кабинет, сурово посмотрел на меня:
— Володька, что же ты натворил, стервец…
— Я думаю, Владимир, ты сделаешь для себя правильные выводы и приедешь к нам вновь, но уже в следующем году, — тихо пробормотал Петрович.
— Я-то может и приеду. Да только вас здесь уже не будет. Снимут вас с должности.
Директор покраснел, хотел что-то сказать, но пошамкав губами, передумал.
— Нечего ему по пионерлагерям ездить, за такое поведение, — рявкнул отец. — Поедет теперь к бабушке в деревню, коз пасти…
Когда мы вышли из Штаба и брели по центральной аллее, почти все ребята собрались возле корпусов, тревожно поглядывая на меня, как на отъявленного преступника. Я заметил и Степку. Он тут же отвернулся, наверняка стало стыдно, что сдал меня с потрохами.
Возле ворот стоял весь наш отряд.