Потерявшая сердце
Шрифт:
Шувалов в порыве благородства сделал то же самое и снова начал атаковать. «А левая у него куда слабее правой», — отметил про себя Дмитрий, без труда отражая удары, ставшие очень предсказуемыми. Евгений тоже почувствовал, что начал уступать противнику, в равной степени владевшему обеими руками. Он предпринял несколько отчаянных выпадов, слишком рискованных на скользкой поверхности во время дождя, и, потеряв равновесие, полетел с края крыши прямо в залив.
Савельев, наклонившись, увидел, как графа накрыло большой волной и тот бесследно исчез.
— Этого
Отбросив шпагу, он без колебаний прыгнул в воду. Достав до дна в том месте, где скрылся граф, Дмитрий не обнаружил тела и вынырнул в надежде, что тот все-таки выплыл. Однако вместо Евгения он увидел рядом частного пристава. Калошин сидел в полузатопленной лодке, одной из тех, что беспорядочно носились по заливу. Он пытался одновременно вычерпывать воду и грести, но волны играли его суденышком, каждую секунду переливаясь через борт.
— Возьмите на две сажени вправо! — крикнул Илларион Дмитрию. — Я видел, он упал туда…
Савельев нырнул в указанном месте и на этот раз сразу наткнулся на тело графа. Он схватил его здоровой рукой за волосы и вместе с ним выплыл наружу. К счастью, лодка Иллариона подплыла совсем близко. Вдвоем они затащили туда Шувалова. Тот был мертвенно бледен и, казалось, не дышал. Частный пристав нагнулся послушать, как бьется его сердце, и пришел к неутешительному выводу:
— Поздно… преставился…
Дмитрий почувствовал себя невыносимо скверно. Разрезанную щеку, раздраженную морской водой, саднило, плечо жгла острая боль. Обе раны кровоточили. Им овладела страшная слабость, и он рухнул на тело своего соперника…
Зачинщица пьяной драки Степанида была присуждена к двум неделям острога. Однако срок она коротала не в камере, а в лазарете, бредя в горячке и лишь изредка приходя в сознание. Доктор Пастухов сразу определил, что у нее чахотка в завершающей стадии.
— Ну и зачем же ты, милая, устроила дебош? — принялся причитать старик, как только жар у Стешки в очередной раз упал. — Разбила стекла в окне, едва не пришибла насмерть мещанина, перевернула столы, ай-ай-ай! С такой чахоткой надо дома лежать, закутавшись, да пить микстуры.
— Скажете тоже, Пантелеймон Сидорович. — На серых губах Степаниды появилась слабая улыбка. — Да разве есть у меня дом? А денег на микстуры при моем ремесле, сами знаете, закутавшись, не добудешь.
Доктор смущенно отвел взгляд и вздохнул. Стешку он знал два года. Впервые она попала к нему в лазарет с небольшим грудным кашлем, теперь же от нее осталась одна тень.
— К докторам ты, конечно, не ходишь? — с укором спросил Пастухов.
— Доктора дороги. Федора, и та дерет за свои снадобья…
— Жива еще старуха? — улыбнулся доктор.
— А что ей сделается, старой ведьме! — со злостью воскликнула Степанида. Она не любила знахарку за то, что та относилась к ней и к ее подругам как к мусору, к отбросам и даже не считала нужным лицемерить.
— Стало быть, ты решила подлечиться у меня бесплатно, да подкормиться на казенных харчах? — Пастухов все пытался
— Нет, нет, Пантелеймон Сидорович, — покачала головой та. — Рвалась я сюда, это верно, а вот причина другая. Вы видите, какое на мне платье? Как широко сшито?
— Ну вижу, — недоуменно ответил доктор.
— Я ходила в нем, когда носила своего сыночка, Никитушку. Он помер, не прожив и пяти месяцев. Родился такой же вот сырой осенью, я не сумела его уберечь от холода и сквозняков. Та же участь теперь ожидает ребеночка маленькой графини… — Она уткнулась лицом в подушку, чтобы заглушить приступ кашля.
Когда Степанида откашлялась, озадаченный Пастухов спросил:
— Так ты хочешь передать Елене это платье, чтобы она не мерзла?
— Угадали… — подтвердила женщина и снова вцепилась в подушку, будто выкашливая в нее свою душу.
Пантелеймон Сидорович был растроган до слез благородным намерением своей пациентки. Он хорошо изучил нравы уличных девушек и считал, что они имеют куда более четкие понятия о чести и морали, чем многие так называемые порядочные женщины. Однако, прислушавшись к тому, что бормотала отдышавшаяся Стешка, он понял, что та собирается подарить графине нечто большее, чем теплую одежду.
— Через два дня я должна выйти на свободу. Мы обменяемся одеждой… — шептала Степанида.
Шокированный доктор прижал палец к губам.
— Ты разве не понимаешь, что это преступление?! — воскликнул он, не дав ей договорить, и с опаской огляделся по сторонам.
По счастью, больных в лазарете было немного. Койку Степаниды доктор приказал задвинуть в самый дальний угол и не велел никому подходить к ней, чтобы не заразиться. Однако Елена часто нарушала его запрет, то подавая больной воду, то просто присаживаясь поговорить. «Вы совсем как дитя малое! — отчитывал ее Пастухов. — Неужели не понимаете, что сами можете заболеть чахоткой и ребеночка заразить?» «Чему быть, того не миновать», — фаталистически отвечала графиня. Вот и сейчас доктор вдруг обнаружил, что Елена стоит у него за спиной. Она подошла совершенно бесшумно.
— А разве не преступление держать полгода в тюрьме беременную женщину, не предъявив ей даже никакого обвинения? — страстно воскликнула Стеша.
— Да ты подумай только, каковы могут быть последствия твоей авантюры! — пытался вразумить ее Пастухов.
— Последствия? — пренебрежительно усмехнулась та.
— Ты не понимаешь, Стешенька, — вмешалась вдруг доселе молчавшая Елена, — если твой план удастся, то Пантелеймона Сидоровича выгонят в отставку и, что хуже, лишат пенсии.
— Не обо мне сейчас речь! — замахал руками тюремный врач. — Твой план губителен для вас самих! Ведь Елену узнает надзиратель, а не он, так сам Розенгейм, который лично осматривает всех, выходящих на свободу. Все тотчас откроется. Графиня не успеет сделать и шага за ворота тюрьмы, как снова окажется здесь. Ее будут содержать более сурово, как пытавшуюся бежать. Осудят и тебя…