Потому что люблю тебя

Перова Евгения Георгиевна

Глава 3

За кулисами

Алымов не очень любил чеховские пьесы, хотя играл как-то Треплева – не слишком удачно. Но слова Саввы о предполагаемой постановке «Иванова» вдруг произвели в нем странную, почти химическую реакцию, и, придя домой, он первым делом пошел искать пьесу – у них было полное собрание сочинений Антона Павловича. Нашел, тут же прочел и задумался. Несмотря на почти бессонную предыдущую ночь, он до утра перечитывал пьесу, думал и даже пробовал проигрывать какие-то сцены.

Через пару дней он отправился к деду. Художественный

руководитель театра, актер, режиссер, лауреат всевозможных премий, председатель всяческих президиумов и комитетов, мудрый, циничный и хитрый, прошедший огонь, воду и медные трубы, он держался на своем посту уже третий десяток лет и руководил театром железной рукой в бархатной перчатке. Хотя все за глаза именовали худрука Дедом, один Алымов имел на это законное право, ибо Валентин Георгиевич Горячев на самом деле приходился ему дедушкой. Из всех женщин своего непутевого сына он признавал только Иларию и всегда обращался с ней с трепетной нежностью, а Сережу обожал, старательно скрывая это ото всех – и от себя самого в первую очередь. Он категорически не хотел, чтобы Сергей стал актером, и тот поступал в театральное втайне от деда, который как раз слег в больничку с приступом холецистита. Валентин Георгиевич далеко не сразу оценил талант внука и никогда не делал ему поблажек: на публике они держались официально, и далеко не все знали, кем они друг другу приходятся.

При последней встрече дед с внуком поссорились, и Сергей мучился, зная, как тяжело переживает это Валентин Георгиевич. Они случайно столкнулись, и Сергей хотел было прошмыгнуть мимо, но старик остановил его, положив руку на плечо, и близоруко вгляделся в сумрачное лицо внука – сначала без очков, потом сквозь очки:

– Как ты?

– Нормально.

Дед вгляделся еще:

– А ну-ка дыхни.

И Сергей взвился. Теперь он не мог без стыда вспоминать свои истеричные вопли, которые к тому же слышала пробегавшая мимо молоденькая актриса. Он сидел в приемной Деда и вздыхал под понимающим взглядом секретарши, которая работала в театре сорок лет и все про всех знала. Наконец появился Дед – высокий, вальяжный, седой, он медленно прошествовал в кабинет, на ходу кивнув Сергею – заходи. Тот зашел.

– Дед, прости меня. Я нахамил тебе тогда…

– Да уж. Опозорил старика.

– Ну, прости, пожалуйста, прости. Я больше не буду.

Дед невольно рассмеялся, глядя на притворно-умильное выражение лица внука.

– Ладно, с кем не бывает. Ты тоже прости.

– Дед, я тебе сто миллионов раз говорил – не пью я. Физически не могу. Может, и хотел бы напиться, но…

– Я переживаю, ты ж понимаешь. Один ты у меня остался.

– Ты у меня – тоже. – У Сергея вдруг так перехватило горло, что он скривился.

Дед обнял его за плечи:

– Ничего, мальчик, ничего. Тяжело, я понимаю. Эх, горе…

Алымов справился и отошел к окну.

– Дед, я чего пришел-то. Правда, что «Иванова» будем ставить?

– Да, Синицкий поставит. Он, конечно, свое-образный парень, но талантливый. Ты знаком с ним?

– Знаком. Мы учились вместе. А роли уже распределяли? Кого он метит на Иванова, не знаешь?

– Насколько я

знаю, он хотел со стороны брать. Подожди, ты что? Неужто ты хочешь сыграть Иванова?

– Да.

– Сережа, тебе не кажется, что это не совсем твое амплуа? Да и молод ты еще для этой роли.

– Дед, мне уже четвертый десяток.

– Да откуда четвертый десяток? Не выдумывай.

– Тридцать шесть скоро стукнет!

– Тридцать шесть! – Старик вздохнул и покачал головой. Как быстро пролетело время: казалось, только вчера он держал на коленях худенького мальчика, живого и подвижного, как кузнечик. И каков вымахал, верзила!

– А Иванову тридцать пять! – горячился между тем внук. – Амплуа! Тебе не кажется, что мне пора уже выходить за рамки вечного Дориана Грея.

– Тридцать пять Иванову? Надо же, мне казалось – больше.

– Ну да, всегда его чуть ли не старики играют. Самому Чехову двадцать семь было, когда написал.

– Да что ты? Вот не знал! А может, забыл…

Сергей усмехнулся – это было любимое присловье Деда: «Я больше забыл, чем вы знаете».

– Дед, я могу сыграть. Именно сейчас, именно я! Еще год назад – не смог бы, а сейчас… Я же тебя никогда в жизни ни о чем не просил, правда?

– Да, верно. Так чего же ты хочешь? Чтобы я надавил на Синицкого?

– Ни в коем случае! Просто… поддержи меня.

– Ты можешь что-нибудь показать из роли?

– Да, я готов.

– Ну ладно, поболтайся пока в театре. Как только Синицкий появится, я тебя вызову.

Увидев Алымова, Синицкий на секунду нахмурился, быстро взглянул на Деда и понимающе усмехнулся – ни Дед, ни Сергей не показали виду, что прочли его мысли: родственничка продвигаем, так-так… Алымов мило улыбнулся режиссеру, а Дед хмыкнул про себя: с первой секунды своего появления Сергей играл. Это называлось: «Сергей Алымов – журнальный вариант» – эдакий звездный мальчик, герой-любовник, блестящий и обаятельный.

Они с Синицким до смешного походили друг на друга: почти ровесники, выученики одной школы, оба высокие, длинноногие и элегантные. Правда, элегантность режиссера была тщательно продумана, если не сказать – вымучена, а Алымов уродился таким и носил любые отрепья с изяществом аристократа. Для этого визита он приоделся, заменив привычные джинсы и джемпер на костюм с жилеткой и галстуком – почти в таком же был и режиссер. «Надо же, они как псы одной породы… Но морды разные!» – веселясь про себя, думал Дед, глядя, как вытянулась физиономия у Синицкого. На редкость некрасивая физиономия. Синицкий некоторое время с отвращением рассматривал актера, потом сказал:

– Валентин Георгиевич сообщил мне о вашем намерении сыграть Иванова. Боюсь, это невозможно. Я не вижу вас в этой роли.

– А кого же вы, любезный Александр Владимирович, видите в роли Иванова? – сладким голоском спросил Валентин Георгиевич. Он сидел, сложив руки на животе, и развлекался вовсю. – Меня чрезвычайно интересует ваша концепция.

– Ну… Видите ли… В первую очередь мне хотелось бы для этой роли кого-то не столь… эээ… декоративного.

Алымов не дрогнул и продолжал смотреть на Синицкого со светской улыбкой.