Потому что (не) люблю
Шрифт:
А эта зараза даже с заткнутым ртом умудрилась скорчить такую презрительную рожу, что я чуть не рассмеялся. Что дерзкая, то дерзкая. Как кошонок двухмесячный, который нападает на здоровенного пса. И, самое интересное, пёс предпочитает не связываться. Вот и я смотрел на неё и думал — ну дура дурой ведь. Её жизнь ещё не раз накажет за безмозглость, а я кто такой? На хрена мне это? …А вот тот, кто заказал этот беспредел похоже, хорошо меня знает. Либо совсем отмороженный, раз пихнул под поезд вчерашнюю школоту.
Просто сидел и рассматривал её: большие глаза, вздёрнутый, усыпанный веснушками нос, губы даже в натянутом на шарик виде пухлые. Сама по-юношески тонкая, даже костлявая, но сиськи имеются завлекательные. Симпатичная. Даже жаль, что дура, могла бы нормальную жизнь строить. Семья, там, дети, все дела.
За спиной скрипнула дверь, и у стены молча встал Толик с ремнём в руке. Молодец, грамотно работает.
Ещё минут десять просто прессовали её молчанием. Потом я полуобернулся к Толику:
— А щипцы есть?
— Пассатижи.
— Если к обеду не заговорит, начинайте с ногтей. На ногах. Руки я тогда сам, ближе к вечеру. Если не заговорит, конечно.
— Заговорит, — уверенно хмыкнул Толик. — У меня ещё ни один клиент больше трёх ногтей не выдерживал. Про зубы вообще молчу.
— Ну и хорошо. — Я поднялся, и, склонившись над дурочкой, потрепал её по щеке. — Ну давай, не скучай тут, дерзкая. А если что — зови этого дяденьку, он развлечёт.
В её глазах мелькнул, но тут же утонул в злобе страх. Промычала что-то в ответ, готов поспорить — что-нибудь матерное, но я уже, не оборачиваясь, выходил из комнаты. Следом Толик. Осколки посуды и зеркала оказались уже убраны, мебель расставлена по местам. На крыльце я остановился, в задумчивости помял в пальцах сигарету.
— Видите? — заговорил за спиной Толик. — Вообще краёв не чует! Поэтому и говорю, что надо прижимать. Хотя после вашего приезда, может, и сама заговорит. А если нет — ещё парней подтяну, попугаем поплотнее.
Я домял сигарету в труху и отшвырнул в темноту.
— Если к утру не заговорит, отпусти её на хрен.
— В смысле?
— В прямом.
— Вы уверены?
— Нет, но чуйка шепчет, что сама девка ноль без палки, и только что и может — огрызаться. Тот, кто её нанял, скорее всего этого и хотел — чтобы мы время на неё впустую тратили. На отвлекающий манёвр смахивает. А по факту окажется, что всё что она знает — это какой-нибудь невнятной наружности посредник по имени Иванов Иван Иваныч, которого мы хрен, когда найдём. К чёрту её. Мне интереснее, что будет после того, как отпустим.
***
Когда Данила вышел из комнаты, я ещё долго не могла начать нормально дышать. Всё внутри переворачивалось, дрожала каждая поджилочка, в груди болезненным колючим шаром ширилась боль. Та самая, от которой нет спасения. Опять.
А на коже — тающие следы его прикосновений. Вкус его поцелуя на губах. Его запах по венам. Его тяжесть, сила и страсть — всё ещё на мне. Не думала, что всё ещё помню его, что всё ещё реагирую. Думала, стёрлось. Надеялась на это. Но сегодня что-то пошло не так. То ли Кирилл разбередил своим появлением, то ли… Я не знаю. Но оказалось, что чёртова любовь всё ещё здесь. А с нею и боль.
Прислушалась — Данила через холл второго этажа вышел на балкон. Схватилась за телефон:
«Мне плохо!»
В ответ тишина. Минута, другая…
«Густав, пожалуйста, ответь!»
Он, наверное, спит. Уже так поздно, а он всегда ложится по расписанию. Швед, что с него взять… Но экран вдруг вспыхнул:
«Извини, не сразу услышал сигнал сообщения. У тебя что-то случилось?»
И едва только мои глаза побежали по буквам, как в голове зазвучал и голос — спокойный, мягкий, с забавным акцентом и едва уловимой вопросительной интонацией в конце каждой фразы. И мне сразу стало легче. Даже тремор в руках пошёл на убыль и присмирела аритмия.
«Да. Мне очень плохо! И я не знаю, как быть»
Галочка «прочитано». Секунда, вторая… Карандашик бегает, набирая сообщение. Скидывает. Набирает — скидывает. И вдруг:
«Можно я тебе позвоню?»
Глава 5
Около пяти месяцев назад. Начало апреля 2018 г.
Звонок раздался в самый обыденный момент самого обыденного дня. Лизка, моя шестнадцатилетняя сестрёнка, паковала чемоданы, готовясь к вечернему поезду, я шутила над ней, мол, твою сувенирку нужно вывозить отдельно — транспортной компанией. В открытую форточку санаторного номера врывался напоенный ароматами весны ветерок. Было немного грустно оставаться здесь одной, но сестрёнке нужно было возвращаться к учёбе, она и так здорово загуляла со своих весенних каникул, и Оксана, моя любимая мачеха и Лизкина родная мама, по секрету признавалась, что папа крайне этим обеспокоен. К тому же ещё через неделю должен был на все выходные подъехать Данила, а будние дни у меня были так плотно заполнены лечебными процедурами, что я знала наперёд — время пролетит быстро. И, даст Бог, с толком. Я на это почему-то даже не то, что надеялась, а именно верила.
Со стороны, возможно, покажется глупо, но, когда тебе уже под сорок, твоя жизнь зациклена на попытках сохранить беременность, а организм при этом раз за разом отвергает едва завязавшийся плод — надеяться начинаешь на что угодно. Поэтому наряду с супермодными курортами и дорогими заграничными клиниками я одно время не брезговала и «бабками», гадалками и всякими там другими эзотериками. А вдруг?
Однако все они были плюс-минус одинаковыми, и со временем я и сама, как заправская гадалка, научилась сходу определять кто из них по какой схеме «работает». И разуверилась. Но в этот раз всё было иначе. В тот день, двадцать пятого марта, я пришла на могилку к Владушке. Никого не трогала, даже по сторонам особо не смотрела, когда ко мне подошла вдруг цыганка. На вид ей было около пятидесяти пяти, и она была странная, словно слегка безумная: хихикала, спорила сама с собой, говорила о себе в третьем лице, обращалась к самой себе с вопросами, как будто в голове у неё сидела ещё парочка человек. Но особенно мне запомнились её разноцветные глаза — один зелёный, как бутылочное стекло, другой жгуче-карий. Когда я смотрела в них, сердце отчего-то замирало щемящим чувством дежавю.
— Тамара уже давным-давно знает, о чём болит твоё сердце, девочка! — безо всякого предисловия начала она. — Но рано ещё было. А теперь пора.
Я, если честно, испугалась, даже несмотря на то, что папа милиционер всегда относился к цыганам со спокойной строгой справедливостью, говоря, что они такие же люди, как и остальные, и я помнила это с детства. А вот сейчас обуял вдруг какой-то мистический ужас. Подумала вдруг, что лучше — сразу дать ей денег чтобы отстала или вообще не связываться, а просто сбежать?
— Ты Тамару не бойся, — словно услышав мои мысли, рассмеялась она, — Тамаре всего-то и надо, что подсказать тебе дорогу. На Северный Кавказ поезжай, на минеральные воды. И раз уж решилась, то и умри без сожаления.
По мне колким табуном ринулись мурашки и резко засаднили шрамы на запястьях, и я, захлопнув калитку оградки, едва ли не бегом поспешила прочь.
— Это прошлое твоё, а не тело не принимает дитя! — крикнула мне вслед цыганка. — И пока ты не умрёшь, оно так и будет с тобой!