Потоп. Том 2

Сенкевич Генрик

Тут Володыёвский прервал свой рассказ, потому что Кмициц зажал глаза кулаками и начал кричать:

— Матерь божия! Увидеть и умереть!

— Такой атаки глаза мои уже не увидят, — продолжал маленький рыцарь. — Нам был приказ выступать. Больше я ничего не знаю, а что я тебе скажу, то я услышал из уст шведского офицера, который стоял рядом с Карлом и собственными глазами видел весь конец. Когда гусары все разнесли по дороге, этот Форгель, который, позже, под Равой, попал к нам в руки, бросился целовать руки Карла… «Король, спасай Швецию! Спасай себя! — крикнул он. — Беги, беги! Их ничего не остановит!» A Carolus ответил: «Нечего мне перед ними отступать, надо дать им

отпор или погибнуть!» Тут к нему лезут другие генералы, умоляют, просят — он не хочет. Он бросился вперед… Они столкнулись, и шведов погнали раньше, чем я бы успел досчитать до десяти. Кто полег, кого убили, другие рассыпались как горох. Наши давай их рубить. Король отбивался вдвоем с одним рейтаром; тут на него наскочил Ковальский и сразу узнал короля, потому что видел его уже два раза. И как ринется!.. Рейтар заслонил короля… И вот, рассказывают те, которые видели, что молния не убивает быстрее, чем Рох развалил рейтара напополам. В этот момент сам король бросился на него…

Володыёвский снова прервал свой рассказ и глубоко вздохнул, но Кмициц тут же закричал:

— Кончай уж, а то из меня душа выскакивает!

— Вот они столкнулись в середине поля, так что кони ударились грудь о грудь. Забурлило! «Я смотрю, — рассказывал нам офицер, — а король вместе с конем уже на земле!» Но он выбрался кое-как из под коня, нажал на курок пистолета, промахнулся. Рох его за волосы схватил, потому что у короля шапка упала. Он уже за меч схватился, уже шведы в обморок падали от ужаса, потому что спасти короля не было времени, а Богуслав тут как из-под земли вырос и выстрелил в самое ухо Ковальскому, так что ему голову вместе со шлемом разнесло.

— Господи! И времени не было мечом ударить?! — крикнул пан Анджей, запустивши руку в чуб.

— Не дал ему бог такой милости, — ответил пан Михал. — Мы тут с Заглобой поняли, в чем было дело. Ведь служил парень у Радзивиллов с малых лет; видел в них своих господ, и при виде Радзивилла он смутился. У него, может, и в голове не помещалось, как это на Радзивилла можно поднять руку. Что ж, бывает, бывает! Ха! Он за это заплатил жизнью. Странный человек этот пан Заглоба, он парню никакой не дядя, вообще ни сват ни брат, а ведь другой на его месте и по сыну так не убивался бы. Правда, что говорить, из-за чего и позавидовать можно Ковальскому, так это из-за его славной смерти. Ведь шляхтич и солдат для того и родятся, чтобы не сегодня-завтра свое горло подставить, а о Ковальском будут в хрониках писать, и потомки прославлять начнут его имя.

Пан Володыёвский умолк, а потом перекрестился и сказал:

— Дай ему, господи, вечный покой, и пусть снизойдет на него вечный свет…

— Во веки веков! — закончил Кмициц.

Некоторое время оба тихо молились, прося, быть может, и себе такой же смерти, лишь бы не от руки Богуслава; наконец пан Михал сказал:

— Ксендз Пекарский ручался нам, что Рох пошел прямиком в рай.

— Конечно, в рай, ему и молитвы наши не нужны.

— Молитвы всегда нужны, не ему, так другим зачтутся, а может, и нам самим.

Кмициц вздохнул.

— Надейтесь на милосердие божие, — сказал он. — Может, и мне за то, что я тут поработал в Пруссии, отпустится хоть несколько лет чистилища.

— Там всему счет ведут. Что здесь человек саблей ни взмахнет, то там небесный секретарь и запишет.

— Служил и я у Радзивилла, — промолвил Кмициц, — но при виде Богуслава не растеряюсь. Боже, боже! Ведь Простки совсем рядом! Помни, господи, он и тебе враг, он еретик, он часто кощунствовал против истинной веры!

— И отчизне он враг! — прибавил Володыёвский. — Будем надеяться, что приходит его срок. Это и пан Заглоба предрекал после той гусарской атаки, и говорил он в слезах и в печали, как одержимый. И он так клял Богуслава, что у людей волосы дыбом вставали. А еще князю Казимежу Михалу, который с нами идет против Богуслава, снилось, будто медведь погрыз две золотые трубы, изображенные в гербе у Радзивиллов, и князь наутро сказал: «Со мной или с кем-нибудь из Радзивиллов будет несчастье».

— Медведь? — переспросил Кмициц, бледнея.

— Да.

Лицо пана Анджея просветлело, словно утренняя заря, он обратил взор ввысь, воздел руки к небесам и торжественно воскликнул:

— У меня в гербе медведь! Слава всевышнему! Слава пресвятой деве!.. Боже, боже! Я недостоин такой милости!

Услышав эти слова, Володыёвский тоже разволновался, он сразу распознал в этом перст божий.

— Ендрек! — воскликнул он. — Для верности поцелуй перед битвой распятье, а я буду молить господа отдать мне Саковича.

— Простки! Простки! — как в лихорадке повторял Кмициц. — Когда мы выступаем?

— На рассвете, а рассвет уже близко.

Кмициц подошел к выбитому окошку халупы, поглядел в него и воскликнул:

— Гаснут звезды уже, гаснут! Аве Мария…

Тут вдалеке пропел петух, и тотчас зазвучал тихий сигнал трубы. Вскоре вся деревня пришла в движение. Бряцало железо, фыркали кони. Темные массы всадников роились на большой дороге.

Небо наливалось светом; слабый блеск серебрил наконечники пик, мерцал на обнаженных саблях, выхватывал из темноты усатые, грозные лица, шлемы, колпаки, капюшоны, татарские бараньи шапки, тулупы, сагайдаки. Наконец двинулись в путь; в передовом дозоре по направлению к Просткам ехал Кмициц, вслед за ним длинной змеей растянулось по дороге войско. Шли быстро.

В первых рядах громко заржали кони, за ними другие, — хорошая примета для ратников.

Белые туманы закрывали еще поля и луга.

Вокруг было тихо, лишь коростели вскрикивали в обрызганных росою травах.

ГЛАВА XXV

Шестого сентября польские войска дошли до Вонсоши и расположились на отдых, чтобы люди и кони набрались сил перед битвой. Подскарбий собирался пробыть здесь не меньше четырех-пяти дней, но неожиданные события нарушили его намерения.

Бабинича, поскольку он хорошо знал приграничную местность, послали в разведку с двумя легкими литовскими хоругвями и небольшим свежим чамбулом ордынцев, так как его татары очень уж устали.

Подскарбий, отправляя разъезд, наказывал непременно раздобыть языка и с пустыми руками не возвращаться. Бабинич же только усмехался, думая про себя, что кого-кого, а его подзуживать нечего, пленных он приведет, хоть бы их и за валами, в самих Простках, искать пришлось.

И верно, через двое суток он возвратился, ведя за собой десятка полтора пруссаков и шведов и в их числе важного офицера, капитана фон Ресселя из прусского полка Богуслава.

Разъезд в лагере встретили восторженно Капитана допрашивать не понадобилось: Бабинич сделал это еще в пути, приставив пленнику клинок к горлу. Из показаний Ресселя следовало, что в Простках стоят не только прусские полки графа Вальдека, но еще и шесть шведских под командой генерал-майора Израеля, из них четыре конных — Петерса, Фритьофсона, Таубена и Аммерстейна — и два пеших во главе с братьями Энгель. В прусском войске, отлично вооруженном, кроме полка самого графа Вальдека и отрядов князя Висмарского, Брунцеля, Коннаберга и генерала Вальрата, еще четыре хоругви Богуслава: две, состоящие из прусских дворян, и две его собственные.