Повелитель императоров
Шрифт:
Валерий собирается завоевать Батиару.
Он уже давно принял решение, наконец поняла Гизелла. Этот человек сам принимает решения, и его взгляд устремлен на поколения, которым еще предстоит родиться, в той же степени, как на те, которыми он правит сегодня. Теперь она встретилась с ним и увидела это.
Сама она, ее присутствие здесь могло ему помочь или нет. Тактическое орудие. Оно не имеет значения при столь огромном масштабе. Как и мнение других людей, стратига, канцлера, даже Аликсаны.
Император Сарантия, задумчивый, учтивый и очень уверенный в себе, видел Родиас возрожденным, разрушенную Империю восстановленной. Видения такого масштаба могут быть опасными;
Таковы мужчины. Даже самые мудрые. Ее отец не был исключением. Страх умереть и быть забытым. Потерянным для памяти мира, который безжалостно пойдет вперед без него. Гизелла поискала в своей душе и не обнаружила там столь жгучего желания. Ей не хотелось, чтобы ее ненавидели или обвиняли, когда Джад призовет ее к себе, на другую сторону от солнца. Но она не ощущала страстного желания, чтобы ее имя пели в течение бесконечной череды грядущих лет или чтобы ее лицо и фигура сохранились в мозаике или в мраморе навечно — или столько, сколько продержатся камень и стекло.
Ей хотелось бы, с тоской подумала она, отдохнуть в конце, когда он наступит. Чтобы ее тело лежало рядом с телом отца в том скромном святилище у стен Варены, а душа обрела благодать во владениях бога, веру в которого приняли анты. Дозволена ли подобная благодать? И возможна ли?
Раньше, во дворце, Гизелла на мгновение поймала пристальный взгляд евнуха — канцлера Гезия и, как ей показалось, увидела в нем и жалость, и понимание. Человек, переживший трех императоров, должен разбираться в коловращении жизни.
Но Гизелла еще участвует в этом коловращении, она еще молода и жива, далека от небесной безмятежности и благодати. У нее перехватило горло от гнева. Ей была ненавистна сама мысль о том, что кто-то может ее жалеть. Женщину из племени антов, царицу антов? Дочь Гилдриха? Жалеть? За это можно и убить.
Но сегодня ночью убийство невозможно. Зато возможно другое, в том числе — пролить собственную кровь. Насмешка? Конечно, это насмешка.
Мир полон таких насмешек.
Носилки остановились. Она снова приподняла занавеску, увидела дверь собственного дома, ночные факелы, горящие на стенах по обеим сторонам от нее. Она услышала, как ее провожатый спрыгнул с коня, потом рядом с ней появилось его лицо. В холодном ночном воздухе у него изо рта вырвалось облачко пара.
— Мы прибыли, милостивая госпожа. Жаль, что так холодно. Можно помочь тебе сойти?
Она улыбнулась ему. Оказалось, улыбаться ей совсем не трудно.
— Зайди и погрейся. Я прикажу подогреть для тебя вина с пряностями, перед тем как ты поедешь назад по холоду. — Она смотрела ему прямо в глаза.
Последовала короткая пауза.
— Для меня это большая честь, — ответил золотой Леонт, Верховный стратиг войск Сарантия. Тоном, который заставлял ему поверить. А почему бы и не поверить? Она — царица.
Он помог ей сойти с носилок. Ее управляющий уже открыл входную дверь. Ветер дул порывами и поднимал вихри. Они вошли в дом. Она приказала слугам развести огонь в очагах первого этажа и наверху и приготовить подогретого вина с пряностями. Они сели у большого очага в гостиной и поговорили об обязательных пустяках. О колесницах и танцовщицах, о сегодняшней свадьбе в доме танцовщицы.
Надвигалась война.
Валерий сказал им об этом сегодня и тем самым изменил мир.
Они поговорили о гонках колесниц на Ипподроме, о том, как не по сезону ветрено на улицах, ведь зима уже должна
Очень важно понимать реальности нашего мира, согласилась она.
Принесли вино на серебряном подносе, в серебряных чашах. Он произнес официальный тост на родианском языке. Его учтивость была безупречной. Она знала, что он будет учтивым, даже когда поведет армию грабить ее дом, даже если сожжет Варену до основания, выроет из земли кости ее отца. Он, конечно, предпочел бы ничего не сжигать. Но сделает это, если придется. Во имя бога.
Сердце Гизеллы сильно билось, но руки, как она видела, не дрожали, ничего не выдавали. Она отпустила своих женщин, а потом управляющего. Через несколько секунд после их ухода она встала, поставила свою чашу — ее решение, ее действие — и подошла к нему. Остановилась перед его стулом, глядя на него сверху вниз. Прикусила нижнюю губу, затем улыбнулась. Она увидела его ответную улыбку, потом он допил свое вино и встал совершенно непринужденно — он к этому привык. Золотой мужчина. Она взяла его за руку и повела наверх, к своей постели.
Он сделал ей больно, не ожидая встретить невинность, но женщинам с начала времен знакома эта боль, и Гизелла заставила себя приветствовать ее. Он был поражен, а потом явно обрадован, увидев ее кровь на простынях. Тщеславие. «Царская крепость завоевана», — подумала она.
Он благородно заговорил о том, какая это честь для него, о своем изумлении. Придворный, по крайней мере, в той же мере, что и солдат. Шелк над узлами мышц, искренняя вера в бога за кровопролитием и пожарами. Она улыбнулась и ничего не ответила. Заставила себя потянуться к нему, к этому твердому, покрытому шрамами телу солдата, чтобы это могло произойти снова.
Она знала, что делает. Понятия не имела, чего можно этим добиться. В игре, на доске, — ее тело. Во второй раз, уткнувшись лицом в подушку, она закричала в темноте, в ночи, и для этого было так много причин.
Он думал пойти на конюшню, но бывают такие ситуации, такое состояние души, когда не помог бы даже визит к Серватору, в загон из красного дерева, который Синие соорудили для его коня.
Было время — давно, но не так уж давно, — когда ему только и хотелось находиться среди коней, в их мире. А теперь он еще не стар, почти по всем меркам, и самый прекрасный жеребец из всех известных в мире принадлежит ему, и он — самый почитаемый возничий на созданной богом земле, и все же почему-то сегодня ночью эти осуществленные мечты не могут его утешить.
Пугающая истина.
Сегодня Скортий присутствовал на свадебной церемонии, смотрел, как солдат, которого он знал и любил, женится на женщине, явно его достойной. Возничий слегка перебрал вина в компании общительных людей. И он видел — сначала на церемонии, потом во время приема — женщину, которая не давала ему спать по ночам. Разумеется, она была с мужем.
Он не знал, что Плавт Бонос и его вторая жена будут среди гостей. Почти целый день в ее присутствии. Это было… сложно.
И поэтому, по-видимому, его неоспоримой удачи в жизни недостаточно, чтобы справиться с тем, что его сейчас мучает. Неужели он так страшно жаден? Завистлив? В этом все дело? Избалован, как капризный ребенок, требует слишком многого от бога и его сына?