Повелители фрегатов
Шрифт:
Услышав такое, Павел был взбешен:
— В отставку негодяя!
Едва Чичагов появился в дверях, на него обрушился гневный шквал.
— Предатель! Задумал переметнуться к Спенсеру?!
Едва Чичагов начал оправдываться, Павел затопал ботфортами, замахал своим адъютантам.
— Якобинец! Сорвать с него ордена, раздеть донага! Кушелев, тащи с него шпагу…
Через минуту-другую побледневший Чичагов стоял в одной рубашке, но не сдавался.
— Ваше величество, в бумажнике мои последние деньги, верните их…
— Ах, так! — взревел Павел — В крепость его! Там тебе деньги не понадобятся!
Очевидцы свидетельствовали: «Залы и коридоры Павловского дворца были переполнены генералами и офицерами после парада, и Чичагов, шествуя за Кушелевым, прошел мимо этой массы блестящих царедворцев, которые еще вчера поздравляли его с высоким чином контр-адмирала». Караульный офицер вручил губернатору
— Мне выбирать нечего, но досадно, что государь не задал мне этот вопрос на аудиенции, а почал раздевать меня и отбирать деньги! — ответил опальный контр-адмирал.
На следующий день Чичагова освободили, привезли в царские покои, и Павел, прижав руку Чичагова к сердцу, раскаялся:
— Забудем все, останемся друзьями…
Во время плавания к берегам Англии Чичагов, разумеется, нашел время для женитьбы и обратно в Россию вернулся уже с молодой англичанкой, ставшей отныне адмиральшей Елизаветой Карловной.
Жизнь есть жизнь. В свое время Павел I вообще запретил увольнение офицеров из Кронштадта в столицу. Каждый раз для этого требовалось личное разрешение императора. Естественно, с такими просьбами никто не обращался, моряки довольствовались кронштадтскими окрестностями. Из столицы приезжали семьи, жены, остальные перебивались местными достопримечательностями, ну и, разумеется, местным дамским обществом, которое никогда не было особенном многочисленным. Так как в Кронштадте женщин на всех не хватало, то даже девицы сомнительного поведения имели возможность то и дело менять себе кавалеров; впрочем, о законном браке в данном случае речи, разумеется, не было. Из воспоминаний адмирала П. Давыдова: «С тем же Скобельницыным (друг Давыдова. — В.Ш.) зимою пошел я из интермедии в казармы, где после представления обыкновенно пляшут с девицами, которых иногда бывает ссора, драка и даже убийство. Я в первый раз ничего этого не знал. Скобельницыну же все сие было известно, у него уже и извозчик был готов. Лишь мы вышли уже, он с девицей сидел, а я встал на запятки сзади этой красавицы, которая холодные мои руки прижимала к себе, дабы они скорее согрелись. Приехав к Скобельницыну, она у него осталась, а я пошел домой и лишь только пришел, как она на конке прилетела. Из всего видно, что я не искал греха, но и не убегал от него, что называется, случай ко греху…»
Разумеется, иногда случались и такие обстоятельства, когда вполне возможно было завести роман с благородной девицей. Вот один из таких примеров. «Ордер г. капитан-лейтенанту де-Ливрону. Завтрашний день имеет быть поездка благородных воспитанниц в Академию художеств. Почему рекомендую вам быть завтра утром в 8 часов, в Адмиралтейство к дежурному советнику, от которого приняв собранные на сей случай катера и шлюпки, отправиться с оными к Смольному монастырю, где явиться к госпоже начальнице фон Адлерберг. Когда же благородные воспитанницы вступят на суда, препроводить их на оных до Академии и обратно ежели приказано будет, со всею должною исправностью. Адмирал Балк. 18-го июля 1802 года». Надо думать, что благородные воспитанницы-смолянки были в восторге не только от посещения Академии художеств, не только от устроенной им морской прогулки, но и от молодых морских офицеров, которые доставили их в Академию и обратно «со всею должной исправностью».
Но такие случаи представлялись морским офицерам не часто. Даже из находящегося недалеко от столицы Кронштадта выбраться в Санкт-Петербург было для молодого офицера нелегким делом, не говоря уже о Николаеве и Севастополе. Порой на помощь не могущим устроить личную жизнь сыновьям приходили заботливые мамаши, которые подыскивали своему великовозрастному чаду какую-нибудь засидевшуюся в девках соседскую дочь и вызывали сына уже прямо на свадьбу. Те, по большей части, матушкиному выбору не противились. Главным считалось, чтобы невеста была благонравной, а если за ней еще давали и неплохое приданое, то такая партия считалась вполне удачной. Но так тоже случалось далеко не всегда. А потому весьма часто избранницами флотских холостяков становились дочери и сестры таких же морских офицеров. Это было причиной весьма быстрого появления в русском флоте больших и разветвленных флотских династий и родовых кланов. Историк, взявшийся изучать историю взаимоотношений адмиралов и офицеров в русском парусном флоте, никогда не сможет понять всех нюансов этих взаимоотношений, не вникнув глубоко в весьма непростые родственные отношения русских моряков, где очень многие являлись между собой кузенами и свояками, зятьями и кумовьями.
Адмиралы и капитаны, имевшие дочерей на выданье, по этой причине всегда старались держать дома открытый стол и привечать к дому перспективных молодых офицеров из хороших семей. Очень часто женихами адмиральских дочерей становились адъютанты их отцов. Другим вариантом знакомств были Морские офицерские собрания в главных военно-морских базах. На проводимые там балы имели доступ только жены, сестры и дочери морских офицеров. Там и знакомились, там и объяснялись в любви, там и гуляли свадьбы.
Вот, к примеру, история родственных связей всего одной адмиральской семьи — адмирала Максима Коробки. Супругой адмирала была весьма предприимчивая Мария Афанасьевна, урожденная Лобисевич, родившая мужу трех дочерей: Марфу, Елизавету и Анну, которых в Кронштадте все шутливо звали «коробками». Все три девицы были весьма милы и воспитанны. Когда же пришло время думать о замужестве дочерей, мать, проведя определенный отбор женихов, в конце концов выдала всех трех замуж за весьма перспективных офицеров. Думается и сами офицеры были не против стать зятьями влиятельного адмирала Коробки, который, как тесть, просто обязан был способствовать их дальнейшей карьере, так как от этого зависело благополучие и его собственных дочерей. Первая из «коробок» Елизавета стала супругой будущего героя Наварина адмирала Александра Авинова. Вторая «коробка» Анна вышла замуж за старшего брата адмирала Михаила Лазарева Андрея Лазарева, кругосветчика и исследователя Новой Земли и тоже впоследствии адмирала. На третьей дочери, Марфе Коробке, был женат будущий вице-адмирал Александр Алексеевич Дурасов. Таким образом, мать адмиральша стала тещей сразу трех весьма известных адмиралов, которые, в свою очередь, женившись на девицах-«коробках», стали свояками — весьма близкими, по тем временам, родственниками. Если принять во внимание, что адмирал Андрей Лазарев имел еще и весьма влиятельного в высших сферах империи родного брата — знаменитого адмирала Михаила Лазарева (жена которого была, в свою очередь, кузиной будущего вице-адмирала Корнилова, а брат последнего был сенатором), то можно только представить, какими возможностями обладал этот мощный семейный клан. Надо ли говорить, что породниться с дочерьми трех адмиралов-свояков мечтали впоследствии почти все холостые морские офицеры, вне зависимости от их внешних и умственных данных. Об этом прямо пишет в своих воспоминаниях будущий художник-маринист А.П. Боголюбов. Еще бы, ведь принятый в такой клан офицер гарантировал себе отличную карьеру!
Молодых офицеров в портовых городах всюду подстерегали хитроумные женские ловушки. Устроится офицер на квартиру к одинокой хозяйке, а она уже на него и виды имеет. Именно так произошло в 70-х годах XVIII века с мичманом П. Давыдовым Испугавшись последствий, мичман поспешил перебраться на новую квартиру, но и там все повторилось: «…Между тем я заметил, что хозяйка моя меня любит, так, что когда у меня были гости… она, выпивши пуншик, смелее сделалась, говоря со мной, целовала мне руки, а на другой день утром разбудила и потчевала меня кофием. Она пеклась, что у меня нет шубы, и сделала мне на лисьем меху, покрытую кашалотом».
А вот как описывает тот же Давыдов свое сватовство в Ревеле к дочери портового доктора Вестенрика: «…На другой день пришли ко мне братья моей любезной, кланялись мне от нее, радовались моему приезду, спрашивали, долго ли пробуду и зачем приехал. Я отвечал, ежели, сестрица ваша не переменилась, то я приехал жениться, и на другой день я поехал к ним. Старика не было дома, мать и моя любезная приняли меня хорошо… Мы раз десять и более принимались говорить, но совсем онемели и только переменялись в лице и глазами разговаривали, посидев весьма долго, поехал домой. Я, зная угрюмый нрав старика, совсем не надеялся получить успеха, почему и просил и жену генерала Воронова и капитаншу Верещагину, которые прежде и поехали, но никакого успеха не получили. Потом генерал назвался к ним на вечер, и меня взял с собой, где я с моей любезной, хотя виделся гораздо ближе, потому что с нею танцевал, но мы представляли из себя весьма смешных, потому, что беспрестанно мешались. Но старика никак уговорить не могли, и как теперь рассужу, то он поступил весьма умно, потому, что я тогда ничего не имел, она тоже бедна, и мы были бы оба несчастны, даже нечем было бы в Кронштадт ехать, хотя нам было горько, но нечего было делать. Тут начали за меня сватать других, но я отказался и, взяв свой рундук, уехал».