Повелители волков
Шрифт:
— В конце концов мы можем собрать наши пожитки и перебраться водным путем в другие колонии Эллады, — примирительно говорили третьи. — Ведь устоять против огромной армии персов мы все равно не в состоянии.
— Вы хотите превратиться в бесправных метеков [73] ?! — это уже яростно кричала почти вся агора.
Грек был полноправным гражданином лишь в своем полисе. Стоило ему переехать в соседний город, и он превращался в бесправного метека. Вот почему греки дорожили именно своим полисом. Их маленький город-государство был тем миром, в котором грек в наиболее полной мере ощущал свою свободу, свое благосостояние, свою собственную
73
Метеки (метойки) — класс неполноправных жителей Аттики. Метеками являлись иностранцы, поселившиеся в полисе на продолжительное время или навсегда. Каждый иностранец по истечении известного срока обязан был вписаться в число метеков. Кроме того, в класс метеков поступали отпущенные на волю рабы. Метеки были лично свободны, но их не считали полноправными гражданами.
Агора бурлила с раннего утра и до позднего вечера. Так было и в тот день, когда в ольвийскую бухту вошла быстроходная военная триера. На ее белом парусе был нарисован красный бык, у которого между крутых рогов ярко блестел золотой солнечный диск. Это было изображение бога финикийцев Баал-Хамона. Интересно, что корабль не вызвал повышенного интереса у ольвиополитов и обычной толпы на пристани во время швартовки триеры не наблюдалось — все свободные граждане участвовали в народном собрании. Только три грузчика из вольноотпущенников, поневоле получивших отдых от всех работ, а потому коротавших время с кувшином доброго вина, который им удалось украсть, а затем утаить от бдительного глаза портового агоранома, достаточно кратко прокомментировали появление финикийской триеры.
— Опять этот лупоглазый филин появился, — сказал один, с виду меот, черноволосый и смуглый, когда на пристань сошел купец в сопровождении богато разодетой свиты.
— Жадный, как все купцы из Ханаана, — добавил второй, явно миксэллин; как он попал в рабство и за какие заслуги получил вольную, можно было только гадать. — За лишний «дельфинчик» удавится.
— Но и мы не дураки, — молвил третий и показал в улыбке щербатый рот с желтыми кривыми зубами. — Прошлый раз нам хорошо удалось поживиться, когда пришлось разгружать его судно.
Все дружно захихикали, и на этом обсуждение личности финикийского купца прекратилось.
Это был купец из Сидона ханаанин Итобаал. Но на этот раз он прибыл в Ольвию не по коммерческим делам, а как посол самого царя царей Дария. Итобаал важно вышагивал по главной улице Ольвии, направляясь к агоре. За ним топали сопровождавшие его толмачи, шпионы в одеждах персидской знати и телохранители, которые несли штандарт посла — небольшое квадратное полотнище красного цвета, натянутое на рамку с изображением золотого царского орла и бунчуком из лошадиного хвоста, прикрепленного к навершию штандарта. Это была дань варварской традиции; так посоветовал ольвиополит Алким в прошлый приезд Итобаала; богатый землевладелец был хорошо знаком с обычаями варварских племен — мало ли с кем придется встретиться послу персов в пути.
При появлении Итобаала на агоре повсеместно воцарилась мертвая тишина. Ольвиополиты глазам своим не поверили: только что они горячо обсуждали, пришлет ли в Ольвию своих послов царь Дарий, и вот они, пожалуйста, нарисовались, — словно выскочили из самого Аида. Собравшиеся на агоре потеснились, образовав коридор, и финикиец прошел к трибуне, — небольшому помосту высотой в человеческий рост с перилами — где в это время витийствовал Алким, призывающий сограждан не поддаваться на искушение эпойков, призывающих сражаться против персов, и не губить то, что строилось годами.
Увидев возле трибуны Итобаала, бедный
После того как он отправил к персам в качестве проводников Кимерия и Лида, земледелец стал, как та пуганая ворона, бояться каждого куста. Ему мнилось, что скифы уже поймали его людей, все выведали у них и скоро появятся в Ольвии, чтобы наказать Алкима за предательство. Но время шло, люди Иданфирса словно забыли дорогу в ольвийскую хору, и земледелец воспрянул духом. Мало того, он стал горячо проповедовать непротивление персам, ощущая поддержку со стороны некоторых богатых граждан.
Алкиму казалось, что Итобаала не было вовсе, что ханаанин бред его больного воображения, а то, что он ратует за мир с персами, это просто его гражданская позиция. Ведь каждый свободный гражданин имеет право высказывать свое суждение по любому поводу, пусть оно и идет вразрез с мнением большинства.
И тут появился Итобаал. Это было невозможно, невероятно! Алкима словно переклинило. Он пытался продолжить свою речь, но лишь зевал широко открытым ртом словно выброшенная на берег рыбина.
Итобаал не обратил на Алкима никакого внимания. Рядом с трибуной стояли правители Ольвии — первый архонт, полемарх с двумя стратегами, фесмофеты, главный агораном и прочие должностные лица. Финикиец с достоинством поклонился архонту и сказал:
— Царь персидский Дарий в моем лице приветствует архонта, магистрат и всех граждан славной Ольвии! И желает засвидетельствовать всем вам свое почтение!
Его зычный голос был слышен во всех уголках площади. Народ заволновался, но тихо — словно зашумел морской прибой. Посол! Самого царя Дария! Повелителя половины подлунного мира! Он не грозит Ольвии всеми карами, если она и подчинится его воле, а шлет приветствие! С почтением! Это было так удивительно и необычно, что у многих ольвиополитов почему-то мороз пошел по коже.
— Гладко стелет… — пробормотал полемарх Гелиодор.
— Да жестко спать придется, — подхватил его мысль Мегасфен.
Он, как и полемарх, принадлежал к тем, кто настаивал на сопротивлении персам.
Тем временем свита Итобаала расстелила прямо на площади коврик и начала выкладывать дары царя Дария. У всех, кому удалось рассмотреть дары, глаза полезли на лоб — за что такие милости?!
Объяснение пришло быстрее, чем ожидалось. Все-таки ханаанский купец, при всей своей пронырливости и хитрости, не владел в полной мере искусством дипломатии. На его торгашеский взгляд столь ценные подношения, которые он привез от имени персидского царя, должны были умаслить любого человека и сделать его мягким, как воск, — что хочешь, то и лепи с него. Видимо, Алким не просветил Итобаала, что золото, деньги и прочие ценности не являлись в Ольвии, как в Ханаане, мерилом добродетели и не возвышали статус богача до больших высот; при всем том, к накопительству ольвиополиты относились достаточно спокойно, а уж стяжательство и на дух не переносили. Мало того, общественное мнение в полисах осуждало граждан, занимающихся накоплением богатств или ведущих праздный образ жизни.
— Посылая дары, царь царей Дарий хочет этим сказать, что берет вас под свою опеку и защиту! — От зычного голоса Итобаала даже воздух завибрировал; ханаанин старался во всю мощь своих легких. — На вашу землю придут мир и процветание, и варварские племена будут относиться к вам с почтением и никогда не посмеют на вас напасть!
Как раз этого Итобаалу и нельзя было говорить при большом стечении народа. Возможно, архонт и магистрат в своем здании, без лишних свидетелей, отнеслись бы к требованию Дария с большим пониманием, но ханаанин обладал повышенным самомнением и, увы, чересчур хорошо поставленным голосом.