Поверженный демон Врубеля

Лесина Екатерина

Потом Машка родила.

И училище пришлось бросить. Сестре она нужней. Сестра не управится одна и с ребенком, и с хозяйством, а потом и вовсе на работу вышла, так что и ребенок, и хозяйство достались Валентине. Ей оно привычно.

Ее все одно на большее не хватает.

– Дяде я писала… и звонила порой, хотя Машка злилась, когда потом за телефон платила. Говорила, что дорого это и попусту я деньги ее транжирю. А дядя называл Машку стервой. Звал к нему переехать, говорил, что работу я всегда найду. Я же… страшно было бросить все. И племяшка моя… она же маленькая, ко мне привязалась.

Как ее оставить? А когда ей три года исполнилось, в сад отдали… а она в саду мамой меня назвала… Машка скандал устроила, что я ребенка у нее отнять хочу… назвала иждивенкой… велела убираться… а куда мне?

Валентина ущипнула себя за ухо.

– Ксанка заявила, что не собирается лишний рот кормить… в общем, осталось к дяде… он тогда сам Машке позвонил. Пригрозил… не знаю, чем пригрозил, но она мне денег дала, чтобы я ехала… но племяшка моя приболела, а Машке на больничный никак, вот и пришлось задержаться. И тут как раз звонок, что дядя умер…

Валентина опустила голову.

– Мы с ним так и не свиделись. А он мне свою комнату завещал. И главное, все документы так сделал, что не подкопаешься. Зинка вон к адвокату бегала, думала судиться, только он ее отговорил. На самом деле они неплохие люди. Георгий первое время очень помог. Просто так. Тут же ни двери, ни других каких вещей… и у меня с собой почти ничего нет.

Слабая улыбка, виноватая.

– Машка, когда про комнату узнала, стала требовать, чтобы я возвращалась. Комнату продать можно, а за эти деньги ее однушку поменять на двухкомнатную, с доплатой…

– Но вы не захотели.

Валентина кивнула.

Не захотела.

– Правильно сделали.

Насколько бы хватило терпения ее сестры? На год? На два? Или она, привыкшая к домашней прислуге, теперь испытывала некоторые затруднения?

– У вас есть шанс, – Людмила не знала, нужно ли этой женщине что-то говорить, потому что она сама прекрасно все понимает, – используйте его с умом. Но… как вы считаете, дядю вашего убили?

Валентина встала, прошлась по комнате.

– Да, вероятно, из-за денег… когда я появилась… Галина как-то зазвала к себе. И дала деньги. Много. Десять тысяч долларов. Я… я столько никогда в руках не держала! Она сказала, что это дядя ей оставил… для меня… чтобы, если я появлюсь, Галина передала… она честная женщина. Я испугалась… откуда у него деньги? Нет, он, случалось, посылал мне… когда тысячу, когда две… я не просила, но он все равно… Говорил, что ему надо о ком-то заботиться. Но такие деньги… откуда он их взял? И главное… я уже потом, когда пачку распаковала, то… то записку нашла. Это дядин почерк. Погодите… я сейчас…

Она вытащила мятую бумажку из ящика и протянула Людмиле.

– Вот. Я не знала, что мне с ней делать… думала, в полицию пойти, но потом поняла, что там посоветуют выбросить и забыть… он ведь пил… и от отравления умер… а он…

Людмила разгладила клок бумаги в клеточку.

Кривоватый почерк.

И буквы наползают одна на другую, строчки изгибаются змеями, то вверх ползут, то вниз.

«В моей смерти прошу винить…»

Обрыв, точно он так и не решился, кого же стоит обвинять в смерти, тем паче что сама эта смерть еще не приключилась. И сомневался, верно, в предчувствиях своих.

«Я не верю в проклятья. За каждым проклятьем стоит человек. А она только улыбается. Почти поверила, что на этот раз все будет хорошо. Я был бы рад помочь ей,

не из-за денег, но потому, что редко случается встретить ангела. Она дала мне свет. А я, быть может, ввергну ее во тьму. Она слишком доверчива, что случается с ангелами. И слишком богата. Но если я расскажу ей, то не поверит».

– Это похоже на страницу из дневника, но я обыскала всю комнату, – Валентина сидела прямо, голову подняла, но взгляда избегала. – И Зинаиду спрашивала, но… думаю, она, если бы и нашла дневник, не вернула бы чисто из вредности. На редкость… неприятная женщина.

Она вздохнула:

– Но я думаю, что дневник дяди забрал тот, кто его отравил.

Людмила перечитала обрывок.

И еще раз.

– Скажите, а в разговорах с вами он не упоминал о… женщине…

– Ольге?

Значит, ее зовут Ольга.

– Я точно не знаю, но… в последние месяцы он изменился. Стал… мечтательней? Все рассказывал, как я приеду, он найдет мне работу… он обронил, что я могу в галерею устроиться, что у Ольги есть знакомые… и вот такие картины… я про нее немного знаю. Встретились в церкви… дядя писал иконы. Не такие, которые настоящие, на дереве, а на холстах. Но получалось у него хорошо. Вот он и торговал… с батюшкой у них договоренность была. И она увидела. Подошла… они разговорились. Дядя сказал, что не встречал еще такой удивительной женщины. Что она – его награда… благословение…

– А ее враги?

Валентина покачала головой:

– Знаете, я долго думала… над этой запиской и вообще, и получается, что у Ольги с моим дядей были отношения… или могли бы быть. Главное, что деньги дала она. И следовательно, она женщина весьма состоятельная. Если одинокая, то… на любое состояние найдутся наследники. Возможно, кому-то нужны были ее деньги… а дядя оказался лишним… скажем, если бы предложение ей сделал… и она согласилась.

Вздохнув, она добавила:

– Но это, наверное, ерунда… фантазии глупые… понимаете, я ведь прекрасно отдаю себе отчет, что дядя… когда-то он был красивым мужчиной, но потом… возраст и алкоголь… и сомнительно, чтобы эта Ольга заинтересовалась им… если она богата… и круг общения иной… и она скорее выбрала бы кого-нибудь из этого круга, а не возилась бы с алкоголиком.

Возможно, что и так.

– Вы не возражаете… – Людмила разгладила истрепанный листок.

– Нет, конечно. Забирайте. Все равно… два года уже прошло… и если вдруг вы найдете эту Ольгу, то… у меня остались ее деньги. Я отдам. Я… я кое-что потратила, но скоплю и верну… и я… я думаю, что ей незачем себя винить.

– Значит, Ольга… – Стас остановился в парке.

День выдался солнечный и на удивление теплый, словно весна решила все-таки заглянуть и в этот богом забытый городок.

Трава зазеленела.

Она пробивалась сквозь черную жирную землю, прикрытую драным пологом прошлогодней листвы. Почки на деревьях набухли, грозя прорваться молодыми липкими листочками. И захотелось вдруг чуда или чего-то, на чудо похожего, чтобы карусели и сладкая вата.

Веселье беспричинное.

Мама никогда не одобряла беспричинное веселье. Да и при наличии веской причины радость, впрочем, как и любые другие эмоции, следовало проявлять сдержанно, с чувством собственного достоинства. Порой Людмиле казалось, что это, чрезмерно лелеемое мамой чувство собственного достоинства, немало мешало ей жить.