Шрифт:
Петр Яхонтович по местным меркам был актер знаменитый. И уважаемый. В своем театре драмы города Староуральска он отслужил, если без чуть-чуть, целых сорок лет. Пережил пять художественных руководителей и две смены занавеса, много кого переиграл, в доказательство чего, у него на полочке дома лежали потрепанные книжки. Чехов, Вампилов, Шекспир, Мольер, Шоу и еще много кто, и все с карандашными пометками на полях. И даже модный на Урале Макдонах был им прочитан, подготовлен и отмечен на будущее. Так что удивить Петра Яхонтовича было непросто, а вот вызвать раздражение легко. И пьеса молодого, свежеиспеченного, только пришедшего в театр драматурга ему сразу не понравилась.
Не
Первая встреча драматурга с труппой театра проходила в кабинете у худрука, тоже вполне еще молодого и тоже совсем нового человека – всего полгода в театре. Худрук курил странную бездымную сигарету, от которой пахло жженой пластмассой, и, вяло перекатывая слова, говорил о вливании молодой крови. Драматург же несолидно шмыгал сопливым, растекшимся в тепле носом и тоже вроде как курил – прикладывался к странному агрегату, периодически выдыхая сладковатый дым. Дым шел клубами, и Петр Яхонтович, у которого диагностировали пять лет назад астму, задыхался несмотря на то, что сидел в самом дальнем углу кабинета. Еще его с утра мучила изжога и тупая боль в боку.
Действие грядущей пьесы проходило в квартире предполагаемого героя Петра Яхонтовича. По задумке автора, на день рождение полковника в отставке и орденоносца, прибывают с разных концов страны его дети, но в духе современной пьесы счастливых посиделок в итоге не получается, потому как дети, каждый к слову тот еще мерзавец и циник, стараются склонить героя Петра Яхонтовича написать завещание именно в его пользу. Этакая большая трагедия из бытовых мелочей. Дочь, старая дева и местная училка, мечтает выбраться из-под вороха домашних заданий и уехать в Канаду, где собирается выйти замуж по любви, чудом случившейся по интернет-переписке. Приезжает и предполагаемый жених – рыхлый, скользкий канадец – для знакомства и на гарантированный секс. Далее, если по персонажам имеется средний сын в окружении хамоватых подростков детей и стервы-невестки – ему деньги нужны позарез, ибо домик на шести сотках сам себя не достроит. Младшему сыну, (о, ужас!), гомосексуалисту, срочно нужны деньги на операцию по смене пола. Трется он в квартире не один, а с любовником. Вся эта шумная масса персонажей, бодро заявляющая о своих мечтаниях и правах, старается заручиться поддержкой героя Петра Яхонтовича и постоянно собачится между собой. При первом рассмотрении, так себе комедия положений на современный лад, нафталиновый дух которой щедро сдобрен обнаженкой, матом и визгливыми криками. В лучших традициях современной драмы, короче говоря.
Пьеса, в начале которой герой Петра Яхонтовича предстает, вызывающим если не жалость, то сочувствие, военным пенсионером, несет героев к непременно трагическому финалу. А как без этого? В итоге – стерва-невестка уводит толстого канадца из-под носа старшей дочери и, бросив семью, сваливает в далекую Канаду, сам коварный канадец, люто критикующий Россию и русских, умудряется таки зародить свое вражеское семя в прямом смысле в тесный учительский мирок, средний сын предсказуемо уходит в запой, дочь рыдает в подушку, внуки-подростки попадают в полицию с оппозиционного митинга, младший же сын, тот, который то ли гей, то ли трансгендер – в этом Петр Яхонтович не особо разобрался и не сильно-то и хотел, за неимением средств ложится под нож подпольного хирурга, но что-то идет не так, «это вы его убили» кричит в сердцах пожухлый его любовник герою Петра Яхонтовича. Короче говоря, не пьеса, а полный и кромешный ад.
Герой Петра Яхонтовича, в итоге осознав, что это именно он «лишний человек» и именно его система воспитания, (тут надо думать была аллюзию на старорежимный, советский опыт – «травмирующий», как заявил худрук), сформировала таких моральных уродов, по личному мнению Петра Яхонтовича, а по мнению худрука – «жертв», кончает с собой. При этом, герой Петра Яхонтовича пытается повеситься начиная со второго акта, но его постоянно кто-то или что-то отвлекает. (тьфу, водевиль какой-то!) И только тогда, когда герой наконец осознает, что это именно он довел своих детей до такого состояния, вешается осознанно и окончательно.
Худрук начал говорить, что пьеса суть реплика с современных социальных отношений в России, деконструкция института семьи, отчужденности поколений, переосмысления советского прошлого, травмы нанесенной и травмы наносимой, и, конечно, неприятия стариков, несущих свои ошибочные представления о будущем собственных детей.
– Это кусок нашей с вами жизни, хирургически точно вытащенный из слоеного пирога, которым стала наша Россия, – иносказательно подытожил худрук.
– Кусок дерьма ваша пьеса, – подытожил внутренний голос Петра Яхонтовича.
Удивительно, но герой Петра Яхонтовича при всей многообещающей, стержневой, казалось бы, роли, практически ничего не говорил. На протяжении всей пьесы, он только кряхтел, сопел, все делал наоборот, ходил из угла в угол, мешаясь под ногами метущихся, наполненных драматизмом и монологами прочих героев, неумело пытался сымитировать самоубийство и в конце концов все-таки вешался без какого бы то ни было последнего слова.
– У меня совсем нет слов, – решился подать голос Петр Яхонтович. Голос зазвучал сварливо и ему сразу стало ясно, что вот оно, то самое брюзжание старика, красиво обрамляющее пафосные слова худрука.
– Начинается, – картинно закатив глаза, сказала актриса Шептаева, которой светила роль училки, то есть старшей дочери героя Петра Яхонтовича. Шептаева Эрна Яковлевна была дама лет за сорока, изможденная жизнью, провинциальная интеллигенция, но с претензией и в предвкушении, что счастье буквально вот-вот, но все-таки долетит до нее. Она вписывалась в будущую роль идеально. По фактуре. И по жизни. При слове «Канада» ее лицо умасливалось, а глаза наливались в том самом смысле, что «я же вам говорила». Шептаева искренне бесила Петра Яхонтовича, потому что чем-то напоминала его настоящую дочь. И именно поэтому Петр Яхонтович ее игнорировал.
– Я предполагал, что он должен что-то сказать в конце, – подал голос драматург, – ну типа, такой длинный старомодный монолог, но потом вырезал его.
– У меня слов нет, – упрямо повторил Петр Яхонтович, ловя себя на мысли, что уместнее бы звучало – «У меня нет слов!». Как начало обвинительной речи на партсобрании году в эдак так… давно.
– Мне кажется, здесь слова не нужны, – вступился за драматурга худрук. – Вы же должны понимать, Петр Яхонтович, это безусловно сильный драматургический ход. И мы очень, очень нуждаемся в вашей пластике, Петр Яхонтович. Только вы можете так убедительно…