Повесть без начала, сюжета и конца...

Липатов Виль Владимирович

Нина Александровна просто и весело засмеялась; загрохотали басами на задних партах длинноволосые парни; Лиля Булгакова пожала плечами и посмотрела на Нину Александровну так, словно хотела сказать: «Ну вот теперь вы понимаете, что я ни в чем не виновата», а сама Машенька Выходцева хохотала по-детски радостно, счастливая за всех и за все сразу – за то, что Нина Александровна пообещала поговорить с Лилей, что их классная руководительница была умным человеком, что у мальчишек уже прорезались басы, что Нина Александровна уже не будет обвинять Лилю в том, что Лиля сама не обратилась к ней, а невольно действовала через нее, Машеньку.

– Итак,

договорились,– сказала Нина Александровна и вернулась к доске.– Сегодня у нас постоянная Больцмана,– продолжала она, по-прежнему не отрывая глаз от Лили Булгаковой, так как хотелось понять раз и навсегда, почему эта девчонка, сидящая в расслабленной и безвольной позе, казалось, кричала на весь мир: «Не подходите ко мне!» – но никто из преподавателей, кроме Нины Александровны, не слышал этого истошного крика, а, наоборот, все в голос говорили, что Лиля самая дисциплинированная и послушная девочка в школе.

– Людвиг Больцман – великий австрийский физик,– рассеянно сказала Нина Александровна,– один из основоположников молекулярно-кинетической теории…

Физику Нина Александровна любила больше, чем математику, ей казалось, что многие физические законы эмоциональнее математических, и вообще привлекала стройная философичность одной из самых модных и важных современных наук.

– Больцман взял за основу…

Ясно было одно: Лиля не походила на отца, в ее внешности и характере не было ничего от экс-механика, а скорее, наоборот, они были полной противоположностью; объединяло их только одно – нелюдимые, пронзительные и немигающие глаза. Внешностью Лиля походила на мать – красивую когда-то, но скромную и совсем незаметную в поселке женщину, умудрявшуюся даже в те времена, когда она была четвертой дамой Таежного, никому не бросаться в глаза.

– …отношение универсальной газовой постоянной… Поставив на доске меловую точку и произнеся последние слова так, чтобы можно было сделать длинную паузу, Нина Александровна думающей походкой прошла между рядами, глядя только и только на Лилю Булгакову. Ведь если девочка, казалось, истошно кричала: «Не подходите ко мне! Не трогайте меня!» – то причину этого можно было понять, находясь только вблизи нее и только близко глядя в жесткие глаза…

– …Теперь, когда у нас имеются все исходные данные и когда мы знаем, что это число называют…

Лиля нехотя подняла голову, подобрала тонкие и яркие губы; зрачки посветлели, сделались осмысленными, потом…

– …Это число называют числом Лошмидта…

Боже мой! Какая ненависть, какое презрение и какая женская страсть к ненависти проглянули из глаз Лили Булгаковой! Это было неожиданно и оттого еще более страшно, так что Нина Александровна запнулась, потеряла ход мысли и остановилась возле Лили, не закончив предложения…

– Лиля! – неожиданно для самой себя воскликнула Нина Александровна и повторила шепотом: – Лиля!

Секунду – не больше! – Лиля Булгакова молчала, ненависть на донышке глаз полыхала, затем вдруг все мгновенно изменилось: девочка смутилась, покраснела и в уголках тех же самых глаз, которые полсекунды назад смертельно ненавидели Нину Александровну и весь мир, появились две фальшивые слезинки.

– Ой, Нина Александровна, у меня голова болит! – простонала Лиля и уронила голову на руки.

Только тогда Нина Александровна услышала стук крышек парт, обеспокоенный шум класса, взволнованный голосок Машеньки Выходцевой:

– Лилечка, Лилечка!

– Спокойно,

спокойно! – громко сказала Нина Александровна и тут же с болезненной остротой прозрения поняла, что ненависть Лили к ней, Нине Александровне, не имеет никакого отношения к будущей трехкомнатной квартире,– это была ненависть, которую может испытывать женщина только к другой женщине. Чтобы прийти в себя, Нина Александровна торопливо посмотрела на презабавнейшего ученика Василия Шубина, сына помощника киномеханика местного кинотеатра «Тайга» Василия Шубина, так похожего на отца, как отпечатки с одного и того же фотонегатива. Его отец Василий Васильевич Шубин был известен тем, что каждому встречному-поперечному, отвечая на вопрос о своей профессии, с той самоуничижительностью, которая паче гордости, отвечал: «Второй киномеханик, или помощник киномеханика,– как угодно, так и называйте!» Кроме того, помощник киномеханика, или второй киномеханик, славился тем, что, будучи хилым, тщедушным и болезненным человеком, отчего-то открыто считал себя главным поселковым донжуаном, а про свою внешность напыщенно говорил: «Я на батьку Махно похожий!» Впрочем, Шубин-старший на самом деле носил такие же длинные волосы, как прославленный бандитский атаман.

Сын Василия Васильевича Шубина, которого звали, конечно, тоже Василием, был уморительной копией родителя и этим так смешон, что при одном взгляде на него у Нины Александровны всегда улучшалось настроение. Сегодня ей было достаточно всего нескольких секунд, чтобы почувствовать облегчение, а когда Нина Александровна, повернув голову налево, увидела примечательное лицо выдающегося математика Марка Семенова, она внезапно поняла, что сейчас даст один из лучших своих уроков: так была взвинчена ненавистью Лили Булгаковой, забавностью Василия Шубина, Марком Семеновым с его усталым и отрешенным лицом.

– Постоянная Больцмана красива и вызывает уважение к оригинальному уму ее создателя…

После этих слов Нина Александровна перестала замечать, что в помещении девятого «б» класса все скрипело; это доводило до экземы и псориаза некоторых учителей, но только не Нину Александровну Савицкую. Скрип на самом деле был ужасным: скрипели старые парты и рассохшийся пол, скрипела под мелом доска, скрипели перья, преподавательский столик, колеблемая ветром форточка.

– В его трудах молекулярно-кинетическая теория… Твердо наступая на каблуки лакированных туфель, в которых Нина Александровна всегда приходила в классы, сменяя на них в учительской теплые сапоги, она еще раз медленно прошлась по комнате, вглядываясь в лица учеников, замечая, что они усаживались поудобнее, клали подбородки на руки, расслабляли спины, девочки, влюбленные в красивую математичку, следили за ней восхищенно, как за прима-балериной, и только самовлюбленнйй Василий Шубин-сын демонически улыбался.

– …приобрела логическую стройность…

В классе было абсолютно тихо. Марк Семенов по-прежнему находился, как подумала Нина Александровна, «во взвешенном состоянии», и вид у него был аховский: под глазами синяки, губы потрескались, рука, свисающая с парты, вздрагивала. «Это все злодейка Вероника, будь она неладна!» – мельком подумала Нина Александровна. Нужно было заставить Марка Семенова поднять голову, чтобы он не только слышал, но и видел доску, так как сами латинские буквы, их начертание, размер и манера написания всегда производили на него – прирожденного математика – успокаивающее впечатление.