Повесть без начала, сюжета и конца...
Шрифт:
– Здравствуйте, Михаил Никитич! Не сможете ли причесать меня за полчаса?… Вот спасибо!
Сделав окончательный выбор, Нина Александровна надела клетчатый джерсовый костюм, под него белую с вышивкой блузку, на ноги после некоторых раздумий натянула не очень новые и довольно низкие сапоги. На это ушло минут восемь, а на девятой Нина Александровна уже шла в парикмахерскую.
– Еще раз здравствуйте, Михаил Никитич! Седоволосый, высокий, стройный, выхоленный парикмахер учтиво наклонил голову, шурша жестко накрахмаленным халатом, отступил назад, словно посол могущественной державы… В Таежном парикмахер Михаил Никитич
– Милости просим!
Парикмахер любил разговаривать с Ниной Александровной о Москве, понимал, что она по-своему любила столицу, да и вообще преподавательница математики нравилась мастеру. Он уважал ее, ценил, и каждый приход Нины Александровны – она это видела – был для него радостью.
– Вы правы,– тонко улыбнувшись, сказал Михаил Никитич.– Перед таким мероприятием, как жилищная комиссия, надо причесаться по-деловому, но чуточку с вызовом… Не хотите ли опустить на лоб энергичную прядь?
Все это Михаил Никитич сказал еще прежде того, как Нина Александровна успела раздеться и сесть в кресло. Поэтому она благодарно улыбнулась Михаилу Никитичу, но с вызывающей прядкой не согласилась:
– Нет, нет, Михаил Никитич! Скромно и подчеркнуто аккуратно.
Парикмахерскую жизнь Михаил Никитич начинал в московских артистических уборных, потом случилось что-то такое, после чего ему пришлось переехать в Таежное и остаться здесь навсегда. Однажды Михаил Никитич рассказывал, что в молодости ему довелось стричь и брить Александра Федоровича Керенского, клиент был беспокойный – все вертелся в кресле и расспрашивал, не женат ли Михаил Никитич, хотя мастер уже раза три отвечал: «Не женат-с!» Одним словом, Александр Федорович Керенский Михаилу Никитичу не понравился, но зато мастер хорошо отзывался о миллионере Рябушинском: «Сам его не брил, не пришлось, Нина Александровна, а вот мой учитель стриг и брил неоднократно… Роскошный был мужчина, и волосы были толстые, как щетина! Зверюга!»
Сейчас Михаил Никитич осторожно и вкрадчиво похаживал вокруг Нины Александровны, отступая назад, прищуривался:
– Вы, пожалуй, Нина Александровна, злоупотребляете шампунем. Яичный шампунь хорош, но в умеренных дозировках… И вообще, Нина Александровна, позволю себе заметить, что волосы у вас… Ломаются волосы-то, Нина Александровна! – Он поджал губы, не решаясь на дальнейшее, через зеркало посмотрел в глаза клиентки и только тогда продолжил: – Позволю себе выступить в роли цыганки, Нина Александровна… В вашей жизни много хлопот в последние дни. Волосы меня обмануть не могут!
Нина Александровна уже знала, что по состоянию волос парикмахер Михаил Никитич мог определять не только душевное состояние клиента, но и состояние его здоровья. В Таежном помнили случай, когда Михаил Никитич диагностировал сахарный диабет у молодого инженера сплавной конторы задолго до того, как такой же диагноз установила районная больница.
– А сейчас вы довольно спокойны, Нина Александровна,– сказал Михаил Никитич, опять глядя на нее через зеркало.– По опыту восьмидесятилетнему знаю, Нина Александровна, что в бренной нашей жизни ничего не может быть по-настоящему важного. Все трын-трава, Нина Александровна,
Тихонечко разговаривая, Михаил Никитич между тем делал Нине Александровне скромную, но красивую прическу. Он убрал волосы за уши, слегка подкоротил челку, после длительных раздумий начал собирать волосы на затылке в небольшой, но продолговатый пучок, а так как волосы у Нины Александровны были великолепные – длинные, густые и тяжелые,– парикмахеру легко удалось спрятать все то, что казалось нескромным, выглядело вызывом или наплевательским отношением к тем женщинам, которых судьба не порадовала большим количеством волос.
– Если бы я не был парикмахером, я был бы, наверное врачом,– осторожно продолжал Михаил Никитич.– Дума что в вашей жизни наступил переломный момент… Это я определяю, Нина Александровна, по состоянию волос. Трудно объяснить, где здесь зарыта собака, но пальцы чувствуют назревание важных событий… Дай вам бог всего наилучшего!
Голос Михаила Никитича действовал успокаивающе, как голос гипнотизера, руки прикасались к голове почти неслышно, не по возрасту моложавое лицо с аристократическими брылами было переполнено уважением к Нине Александровне, выцветшие глаза любовались ею, и все это позволяло Нине Александровне слушать парикмахера рассеянно, к его словам относиться спокойно, думать о них медленно. Назревают в ее жизни события – пусть назревают! Посмотрим, посмотрим, какие это события и к чему они приведут. Главное – не торопиться, спокойно сидеть в кресле, слушать Михаила Никитича и наблюдать за тем, как ее лицо преображается, а все остальное действительно суета сует и всяческая суета…
– Я, пожалуй, должен согласиться с вами, Нина Александровна,– отступая назад, говорил Михаил Никитич.– Вы были правы, когда утверждали, что не надо пускать на лоб прядь с вызовом… У вас сейчас такое спокойное и волевое лицо, что прядка была бы чересчур… Весьма чересчур!… Еще минуточку, Нина Александровна… Ну, кажется, все!
Михаил Никитич в последний раз отступил назад, приподнявшись на цыпочки, рассматривал прическу Нины Александровны через зеркало; склонял голову то на одно плечо, то на другое и наконец взмахнул накрахмаленной салфеткой:
– Кажется, то, что надо, Нина Александровна!
Она на самом деле чувствовала, что готова к любым испытаниям и передрягам. Ее можно было бросать в горячую или холодную воду, оскорблять и целовать, увольнять из школы и назначать колхозным сторожем – ничто бы не вывело ее из теперешнего состояния холодного равновесия. Она стояла перед I большим зеркалом и думала о том, что самое трудное позади.
– Все-таки хорошо быть женщиной! – насмешливо сказала Нина Александровна.– Стоит сделать удачную прическу – и кажется, что море по колено. Спасибо, Михаил Никитич!
– Рад всегда служить вам, Нина Александровна!
Выйдя на улицу и посмотрев на сияющее небо, Нина Александровна подумала, что погода сегодня тоже создана специально для нее – и это холодное высокое небо, и эти распятые на голубоватом фоне, звенящие от промерзлости деревья, и эта сквозная ясность горизонта, и этот хрупкий ледок под ногами. Все в мире было таким же холодноватым и подобранным, как сама Нина Александровна, все было таким же высоким, как она. И когда Нина Александровна здоровалась со знакомыми прохожими, ей казалось, что она смотрит на них с высоты второго этажа.