Повесть о граде Лиходейске

Валентин Холмогоров

Повесть о граде Лиходейске

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

об граде Лиходейске, губернаторе егойном, Яшке - прохвосте, попе Онуфрии и иных жителях достойных места сего сказывающая.

В славном городе Лиходейске, что стоит на реке Беглянке, живал губернатором Сотрап Емельяныч Подштанник. Справедливости ради сказать надобно, что допрежь оный властительный господин назывался по-заморскому мэром, но с недавних времен повелел он губернатором себя именовать, дабы горожане непросвященные с мерином его высокородие не путали. И был приказчиком при нем Яшка, Скородумов сын, каналья на слово острый, до распутства охочий, но на какое иное дело жуть как неповоротливый. Оттого и слава на всю губернию об нем дурная пошла, что он плут и мошенник. А уж о самом-то губернаторе и без славы

всяческой каждый бродяга доподлинно знал, что дурак он есть не по призванию, а по рождению. Хотя, говаривали, такова уж поста сего государственного горькая обязанность. И народ, благословясь, решил на то не роптать, ибо рассудил по здравомыслию мужицкому: уж лучше при тихом дураке жить, чем от ученого дурака беды натерпеться.

Был наш губернатор роду дворянского древних кровей, о чем бумагу себе собственноручно выправил соответственную. Званием тем гордился он необыкновенно, и всякому, кому гостевать в доме его доводилось, грамотой той в нос тыкал, приговаривая с улыбкою: "смотри, брат, какой у меня документишко имеется! А ты вот, небось, другой такой бумагою супротив моей похвалиться, чай, не можешь!

налоговая канцелярия не ведала, и хотел Сотрап Емельяныч таковой порядок за собою сохранить, дабы хлопот излишних на голову губернаторскую ненароком не навлечь. Ибо деньги, на которые именье обозначенное строилось, присланы были из столицы на обустройство хозяйства городского. "Да что с ним, с хозяйством, станется?" - Решил про себя Сотрап Емельяныч, - "Не убудет с него, с хозяйства-то. Мне б свое хозяйство наладить, чтоб в старости кости болящие было б где пригреть, да внукам чтоб чего осталось. А об городишке этом уж и потом подумать можно. Сто пятьдесят лет городишко стоит, и еще сто пятьдесят стоять будет, ничего ему, грешному, не сделается." Решил так про себя Сотрап Емельяныч, и наказал Яшке Скородумову домик за городскою оградою соорудить, что Яшка вмиг и устроил, пару миллиончиков себе в карман попутно положив. "Авось, не заметят", - сказал сам себе он. И как в воду глядел: не заметили, сошло ему с рук это лиходейство.

Усадьба новорусская господина губернатора Сотрапа Емельяныча Подштанника красотою блистала ослепительною, такою, что покои ханов да падишахов восточных богатствами своими да инхруштациями всевозможными сравняться с нею ни по что не могли. Домину, белого кирпича строеную, да красным кирпичом обложенную, окружал садик с лужайками и аллеями, вдоль которых деревья всевозможные произростали, кои садовники многочисленные в порядок божеский ножницами своими приводили по воле барской непрестанно. Аллеи те прислуга крошкою гранитною искусно посыпала, и были они весьма широки, так что хозяин богатства этого именовал их скромно - прошпектами. Посреди двора пред лестницею парадною с коллонадами и амфиладою, возростал из земли бассейн, об котором губернатор говаривать любил, стоя с папироскою на терассе, что вместить он способен аж целых две тыщи пинт вина шампанского, стоит лишь высказать ему на то свое губернаторское соизволение. Первый этаж усадьбы Сотрапа Емельяныча шелками червонными да портьерами тяжелыми убран был, мебель дорогая, тканями драгоценными обитая, завезена сюда была специальным на то распоряжением из Италии и Гишпании, а потолки высокие мастера умелые лепкою фигурной из гипса и алебастра украсили, а сверху - позолотою укрыли. Посредь гостиной комнаты, с камином изразцовым и пальмами в дубовых кадках бил фонтан прозрачный, в водах которого диковенные рыбки золотые плескались денно и нощно. А по стенам, среди картин в золоченых рамах, вольно расположились клетки с канарейками, что пением своим слух губернатора вечерами услаждали.

Во втором этаже расположены были опочевальни, куда хозяин усадьбы отдохнуть после обильных возлияний обеденных имел обыкновение удаляться, и гостей, коли наведывались во владения губернаторские, туда ж обыкновенно размещали, поскольку покои на то выстроенные там были отдельные.

В нынешнее время, день воскресный, Сотрап Емельяныч до одинадцати утра из спальных комнат показываться не изволил, завтраком, именитыми поварами сготовленным, пренебрегая. На первом этаже, в отдельной комнате с окном светлым и обширным, кою именовать было принято "кабинетом", за столом письменным красного дерева заседал теперь Яшка Скородумов, отчетность рукописную о городском хозяйстве денежном исправно изготовляя. Невротически покусывая перо самопишущее, турецкаго производству, он дул пухлые губы, раздумывая, куда б деть ему шесть тыщ рубликов, да так хитро их затерять, чтоб вовек никакая комиссия сыскать не сумела. Те шесть тыщ треклятых Яшка на позаэтой неделе в карты продуть сподобился, да эдак лихо, что за водкою пропажи и не заметил. А финансы означенные в казне числились на поправку университета, здание которого уж порядком обветшало. "Ничего," - подумал про себя Яшка, - "Бог даст, отыграемся..." - и записал в отчетности: "средства сии трачены нами были на закупку досок для починки забору у университета городского, но, поелику рабочий, что забор тот править был должон, запил, доски означенные, на ночь оставленные без присмотру, горожанами каверзно на хозяйские нужды до единой растащены были". В отчетности - смекал Яшка - все должно на месте быть. И он старался, как мог. Ибо, когда концы с концами сходились тяжко, Сотрап Емельяныч выговаривал ему строго: " Бусурман ты, Яшка, поскольку голову твою, разума не вмещающую, поправить не иначе можно, кроме как в земле сырой на погосте тебя вместе с ею упокоить!"

И Яшка, помятуя сие, трудился, кончик пера-самописца покусывая. Ибо во всем порядок должон быть. Ведь без порядку на свете жить - всем в тягость великую...

– Дураками Россея крепка!
– Вещал священник вознесенский, отец Онуфрий, заедая блин румяный вареною в сахаре клюквою.
– Без дураков Россеи не обойтись, ибо ими казна наша полнится непрестанно.
– С чего же это ты так порешил-то, батюшка?
– Вопрошала в ответ ему попадья Анастасея, выливая новый блин на горячую сковороду.
– С чего?
– Отвечал ей отец Онуфрий, посылая во след клюкве глоток ароматного чаю.- С чего? Так вот извольте, матушка: третьего дню в приходе нашем человек ученый, Гришка Комаров, что в университете Лиходейском профессором тунеядствует, сказывал, что в Петершбурге уж и городовые вновь объявились, кондукторы всевозможные, и прочие бездельники, прости господи душу мою грешную. Уж слухи идут, что губернатор ихний скоро заместо троллейбусов да автобусов всяческих кареты лошадные по городу сызнова пустит, а у кого кареты той не сыщется, пешком ходить накажут для сохранения здоровью. И ведь найдутся дураки: будут ноженьками отмахивать с конца в конец, а казне с того опять же прибыток. Далее скажу вам: города, веси, да прошпекты по-старинному поименовали давеча. Вот приедет какой дурак с лиходейской губернии в губернию петершбурхскую, сестрицу болящую проведать, или за какой иной нуждой, станет улицу Красноармейскую сыскивать - ан нету уж той улицы-то. Куда дураку деваться? А пойдет дурак в справочную контору. В конторе той бумагу ему выправят подобающую, что, мол, так, дескать, и так, улица Красноармейская в Разбойничью ноне переделана. И казна,глядишь, не в накладе. Еще вот сказывают: герб наш теперича по-старинному о двух головах соорудили, и триколер тож в закон ввели. Ранее как оно было: знамена государственные все более красного сукна делали, а ноне того сукна одна полоска осталась - все економия! Да и дурак какой ту материю на рубаху себе не утащит, ибо какому дураку рубаха враз о трех цветах надобна? Вот и сужу посему: с дураков отечеству прибыток один да благополучие.
– То-то оно и видно, что с дураков прибытку навалило, когда власть партейную отменили и царскую наново назначили! Аж посейчас кушать нечего сделалось.
– Отмахнулась матушка, сваливая допеченый блин в ароматную стопку.
– А все потому, - важно воздев к небесам палец промасленный, ответствовал святой отец,- что не столь с дураками мы жили, сколь при дураках. Ежели б правители те разумом побогаче оказались, оне, прежде чем с престолу отрекаться, выкатили б к дуракам бочку с водкою, да закуски какой к ей приложили. Тогда б и царя нового выбирать надобности небыло.
– А плохо ль вам при царе-то Бориске живется?
– Вопрошала его матушка Анастасея.
– Да то-то и оно, что хорошо.
– Вот отсель и помалкивайте, Бога ради.
– Закончила попадья, утирая лицо влажное передником яркого цвету.

Едва закончил Яшка Скородумов отчет свой составлять, перо прочь отложив, как послышались на лестнице, что в покои верхние вела, тяжелые шаги губернаторские. Выскочил Яшка в гостиную к фонтану и канарейкам в тот самый миг, когда Сотрап Емельяныч уже ступал по ковру, пол в этаже первом застилавшему, брюшко свое, весьма внушительно из-под халата выпиравшее, степенно оглаживая.
– Сотрап Емельяныч, ваша милость!
– Воскликнул Яшка, усердно делая на лице своем радость неописуемую, - бумагу вашу организовал я, как приказывали.
– Дурак.
– Отозвался Сотрап Емельяныч благодушно.
– Ибо говорить мне надобно не иначе, как "ваше превосходительство", или "ваше сиятельство", в наихудшем случае. На будующее уразумей.
– Так точно, ваше сиятельство, - откликнулся Яшка охотно, превращая радость неописуемую в радость уж словами совсем невыразимую, - циркуляр к нам новый из столичной канцелярии пожаловал. Свидетельствует он, что дадено нам с послезавтрашнего числу еще двенадцать миллионов на нужды городские. Куда оные употребить изволите, гошпиталю, на лекарств преобретение, или детскому приюту, на прокормление?
– Снова дурак, - был ему ответ, - ибо сам знаешь, что к левому крылу усадьбы уже давно баньку пристроить следует. А эскулапы с няньками перетопчутся,пожалуй.
– Так отчетность же соблюдать надобно...
– Дурак еще раз. Для отчетности напишешь... Уж не знаю чего. Сам в таких делах ловок, небось. Да испроси у столицы еще мильонов сорок для всякого расходу, дороги обновить, иль мост через Беглянку навести взамен старого. Пруд хочу в парке выкопать, и чтоб лебеди плавали всенепременно... Прохор!

Явился Прохор, губернаторский повар. Предстал он в белом переднике и белом же колпаке, по недогляду набекрень съехавшим, однако ж, несмотря на вид неряшливый, был он мастером в деле своем, каких поискать еще надобно. Чего на обед у нас, Прохор?
– Вопросил губернатор, голову набок наклонив, и повора сквозь прищуренное веко лениво изучая.
– На первое блюдо консоме и суп с фаршированным томатом-с; во вторую перемену щука с картофелем в красном вине и мясное в соусе с каперсами; горячий шоколад и десерт, как полагается-с.
– Рапортовал повар.
– Дурак.
– Кивнул губернатор.- Суп с томатами выкинь, мясное смени на крабов с голландским соусом, а к десерту сотвори мне кофе, непременно со сливками.
– Сей минут будет исполнено-с, Сотрап Емельяныч.
– Поклонился повар.
– И вели подать в комнаты.
– Наказал губернатор, грузно вверх по лестнице в покои свои обратно уплывая. Через две четверти часа без малого, оставшись наедине с собственною персоною, Сотрап Емельяныч поданый в комнаты обед уже поглощал с достойным усердием, в думы свои при том глубоко погрузившись. А думы те были нелегкие. Уж и тужился он и старался для города родного Лиходейска блага всяческого изобрести, а все не в прок; зимою вот, под Рождество, вознамерился он для примеру дом большой торговый подле площади, что в центре, возвесть, на то и сумму по бумагам канцелярским необходимую из казны столичной вытребовал. Дело то и люду торговому во благо, и горожанам простым в радость: чем по базарам непотребным, на Соддом с Гоморрою боле походящим, да по киоскам сомнительного свойству бегать голову очертя, ужель не проще в место такое придти да и прикупить всего, чего душе надобно? Устроили тогда по поводу нового этого предприятия банкет подобающего размаху, и гостей приглашенных было множество, а неприглашенных еще более; и персон важных, для фуршету подобного совершенно необходимых - без счету; и речи произносили все больше прочувствованные и к случаю как нельзя пригодные. Не все речи те Сотрап Емельяныч к огорчению своему сейчас припоминал с отчетливостью, поелику ко второй половине празднецтва принял он на душу свою намного более того, что душе его по природным ее особенностям уместить было возможно, однако ж впечатления об вечере оном остались у его губернаторского привосходительства самые что ни на есть благоприятнейшие. Распорядился он на утро все базары соддомские заодно с киосками с лица городского стереть, дабы воспоминаний от них не осталось и малейших, что и было с расторопностью исполнено. Дома же торгового и посейчас подле площади не появилось, ибо, как Яшка объяснял в последствии терпеливо, прейскуранты на все, из чего дома подобные строятся, опосля фуршету менялись неоднократно; появилась же подле усадьбы губернаторской конюшня обширная с десятком орловских скакунов да псарня для охотничьего дела; Яшка же в новых штиблетах и костюме черного английского сукна щеголять принялся. Откуда все означенное у него вдруг взялось - один черт его ведает. В другом случае возжелал Сотрап Емельяныч трамвай вокруг Вытнинской улицы, что к парку городскому примыкала, пустить для нужд рабочего люда. И рельсы из столицы на то были выписаны со шпалами, и деньги, дабы рабочим, что рельсы те укладывать наняты, жалованье платить к сроку надлежащему. Улицу Вытнинскую раскопали в тот же месяц с поспешностью, опосля чего деньги образом весьма каверзным кончились ко всеобщему недоразумению,поскольку решил в то же время Сотрап Емельяныч крышу в усадьбе своей прохудившуюся наново настелить; рабочие запили горькую, рельсы проржавели до состояния, для трамвайного движения непотребного, улица же означенная в том виде и осталась с данного времени, ибо отсылать средства материальные для ее закапывания в столице отказывались начисто. Мыслил Сотрап Емельяныч о том, что жизнь человеческая коротка несказанно, время уходит с неумолимостью, а средств день ото дня требуется все более. Только где ж этих средств сыскать, ежели не только у него, ничтожного, но и у всей России, сколько ни есть в ней губернаторов и министров всеразличных, потребности существуют ничуть не менее, чем у него самого, важные. А Яшка тем временем придумывал лихорадочно, как бы с подвернувшихся двенадцати мильонов пару десятков тыщ припрятать подалее, без особых опосля того для себя последствий.

Отстояв исповедь на клиросе, отец Онуфрий направил стопы свои прочь из храма, к обеду домой неприменно воротиться намереваясь. Однако же воплотить намерение сие не суждено сегодня ему по видимости всей было, ибо, едва к выходу он двинуться решился, явилась пред ним

женщина в платье простого покрою и платке, волосы русые с проседью, по сторонам местами выбивавшиеся, покрывавшем, в которой признал он Евдокею Салазкину, детского приюту лиходейского бессменную попечительницу. Благословите, святой отец, - попросила она, голову наклонив, и руки для благословения надлежаще складывая; благословил.
– Не сочтите за труд великий, святой отец,- произнесла Евдокея голосом просительным,- помолитесь пред Господом за дела приюта нашего...
– Плохи ль дела?
– Спросил отец Онуфрий, глядя на просительницу

взглядом, сочувствия исполненным.
– Плохи, батюшка. Жизни никакой не стало, - вздохнула Евдокея горестно, - и крыша приютская течет почем зря, и воды горячей уж год как нету, и нянькам жалованье трудом честным заработанное не выдают из месяца в месяц...
– Отчего же губернатору нашему письмо жалобное не напишете?
– Спросил святой отец и удивлением.
– Ох, и писали, батюшка, - вздохнула попечительница горестно, - и все без смыслу и толку: нету у его губернаторского превосходительства времени горести наши разбирать; ан мочи уж никакой не осталось более: того и гляди, что приют закроют - куда ж детям-то деваться? Замолвите за нас Господу словечко молитвенное, сделайте милость... Уж ни на что иное и не надеемся. Замолвлю, будьте покойны.
– Пообещал отец святой ей в утешение, и сам при том крепко задумался.