Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
Шрифт:
— Может быть, прийти к вам в другой раз? — спросил Лозовский, — вы, я вижу, заняты… Мне нетрудно лишний раз пройтись.
— Вы мешаете мне, — сказал судья, перебирая на столе все, что попадалось ему под руку.
Как и все добрые люди, оказавшиеся в подобном положении, он переусердствовал. Короткий нетерпеливый взгляд и отрывисто брошенная фраза вряд ли выражали его истинные чувства. Если бы судья пожелал поступить так, как подсказывало ему сердце, он сказал бы Лозовскому: «Я пригласил вас единственно за тем, чтобы доставить себе удовольствие лишний раз побеседовать с вами. Беспокоит меня опасение, что вы уже догадались об этом и
— Я выяснил некоторые обстоятельства, и мне хотелось бы о них поговорить. — Михаил Герасимович был доволен, что набрел наконец на удачное начало, и в его голосе послышалась прежняя мягкость, а глаза потеплели. — Я ознакомился с правилами лечебного питания, прочитал книгу профессора Певзнера… И он, и другие сходятся на том, что при малокровии, истощении и депрессивном состоянии больного рекомендуется кормить сырым мясом… Такого рода рационы приняты в клиниках многих стран. Полезность такого питания объясняется тем, что оно насыщено витаминами, ферментами, гормонами и особыми веществами, химическая структура и действие которых еще неизвестны…
— Я мог бы добавить… — хотел было вставить Лозовский, но судья движением руки остановил его.
— Не за тем изучал я эти материалы, чтобы вступать с вами в спор. Я понял, что врачи, прописывая больному сырое мясо, допускают известный риск. Медицинская практика с этим примирилась. Тем более удивительно, что клиника института в своем заключении ни словом об этом не обмолвилась. Я хочу вызвать директора профессора Пузырева и расспросить его. Как бы вы поступили на моем месте?
Лозовский все еще не простил судье ни холодка, с которым он принял его, ни кажущихся обид и сухо ответил:
— Я предпочел бы на этот вопрос не отвечать.
Каким–то внутренним чутьем судья угадал причину недовольства Лозовского. Обвиняемый, пожалуй, прав, но что поделаешь, извиняться поздно, тем более что теперь они в расчете.
— Но в ваших интересах помочь суду, — увещевал судья обвиняемого. — Как вы не понимаете…
— Мое молчание, как мне кажется, не мне одному приятно, — не обращая внимания на озадаченный взгляд судьи, продолжал упорствовать Лозовский. — Давно ли вы сами предложили мне помолчать… А ведь и я действовал в интересах дела…
«Нет, не в расчете, — подумал судья, — придется извиниться».
— Я просил вас помолчать лишь на время… Я боялся потерять нить изложения и напутать… Ведь я эти ученые премудрости заучивал наизусть. Как только вы их запоминаете… Обещаю вас больше не останавливать…
Семен Семенович кивнул головой и улыбнулся, — с судьей положительно ничего не случилось, он по–прежнему внимателен и добр.
— Я хотел тогда рассказать вам случай из моей практики на Крайнем Севере… Хотите послушать?
Судья согласился.
— Был август месяц 1947 года, по тем местам — начало осени. Детей коренного населения юкагиров отправляли учиться в районный пункт Таскан–Рик. Все они были обследованы мной, и я не мог нарадоваться их завидному здоровью. Молодых воспитанников разместили в удобном и уютном интернате и превосходно кормили. Спустя полтора года меня перевели в Таскан–Рик, и тут я застал печальную картину: многие из этих детей болели туберкулезом, а некоторые, как мне сообщили, в короткое время умерли. Почти у всех болели зубы. Я потребовал от районного
Грустный рассказ о юкагирах, обитающих где–то на холодном севере, и о печальной судьбе школьников, которых разлучили с пищей их отцов и далеких предков, расстроил судью, и он с грустью сказал:
— Я завидую вашей жизни, вы вступаетесь за благо и здоровье детей без необходимости судить и карать их.
Перед Лозовским сидел прежний судья, с ним легко и просто, в его присутствии можно пошутить и позлословить.
— Не забудьте на будущее заседание пригласить вашу бойкую заседательницу, без нее нам будет скучно.
Судья укоризненно взглянул на Лозовского и, не выдержав, усмехнулся:
— Вы хотите ей повторить сомнительную истину о преимуществе медицины перед прикладной механикой?
Семен Семенович с недоумением пожал плечами:
— Зачем повторять то, что всем уже известно. Я предпочел бы убедить ее в том, что медицина точная наука, а терапия преуспела больше прочих дисциплин. Полагаю, вы не сомневаетесь в этом.
Судья не склонен был с этим согласиться, его собственный опыт из посещений поликлиник и коротких встреч с терапевтами у себя на дому подсказывал ему другое. Неизменно озабоченные и занятые, как бы несущиеся вскачь за уходящей минутой, возникающие перед больными, чтобы в спешке поставить диагноз, настрочить рецепт и исчезнуть, — уж не их ли имеет он в виду? Право же, ни один из них не внушал ему подозрения, что именно он или кто–нибудь другой — носитель высочайших идей прогресса. Благоразумие подсказывало Михаилу Герасимовичу промолчать, предоставить Лозовскому добровольно заблуждаться или оставаться в счастливом неведении, но явилась возможность завязать серьезный разговор, послушать его интересные рассуждения, и судья осторожно заметил:
— Я вынужден с вами не согласиться. И как судье, и как частному свидетелю мне приходилось не раз встречаться с врачами — по соседству с нашим домом расположена поликлиника. Я знаком с персоналом и наблюдал его в домашней и служебной обстановке. Вы слишком много приписали современной терапии.
Цель была достигнута. Лозовский недовольно задвигался на стуле, пытливым взглядом окинул судью и, убедившись, что тот не шутит, гулко забарабанил пальцами по столу. Для тех, кто знал Семена Семеновича, это означало, что ему трудно сдержать готовую сорваться дерзость, но он все–таки сдержит себя.
— Кто же судит о медицине по приходящему на дом врачу? Поликлиника — тот же полковой медпункт, а врачи — те же санитары на передовых позициях фронта. Их назначение выяснить, способен ли больной справиться с болезнью, или необходимо вмешательство специалистов. Каждый из этих врачей умеет читать электрокардиограмму, давать собственную оценку лабораторным анализам, разнообразие которых непрерывно растет, знает толк в рентгенограмме и способен критически отнестись к заключению рентгенолога. За спиной такого терапевта — лаборатория, оснащенная всякого рода техническими и лечебными средствами, включая электронную и атомную аппаратуру. Современной терапии я ничего не приписал, особенно если учесть, что болезни, которые тысячелетиями губили людей, в последние двадцать лет утратили всякое значение и бессильны повлечь за собой смерть.