Повесть о плуте и монахе
Шрифт:
Глава XII
Долго ли, коротко – вновь товарищи повстречались!
Сбежал плут с великой стройки и побирался, прикинувшись слепцом. Монах же едва волочил ноги – брала при виде его жалость даже самого беспощадного чекиста.
Воскликнул плут:
– Неужто жив? Не содрали с тебя кожу, не посадили на кол, языком твоим не накормили собак? Едва узнал тебя: как постарел, и борода твоя уже седа! Ну, отыскал на дорогах Бога? Нет, видно только набрал старых подков себе на счастье!
Ответил
– Какова она-то, Веселия?
И смолчал хитрец, прежде резавший языком, точно бритвой. Увидали оба, как постарели, – некуда было им приткнуться.
Все стало серым в то время от солдатских шинелей, клубилась повсюду пыль, и вновь дороги были забиты пехотными полками. Запевалы надрывались «пташечкой».
А плут бранил монаха:
– На что потратил свою жизнь, блаженный? Отсидел в яме долгие годы! Сподобился видеть хоть одного святого? Хоть малого ангела? Что высмотрел в своих небесах? Ничего, кроме дождя и снега! Я-то хоть поел, попил всласть, потаскался за бабенками, а что тебе вспомнить, убогому? Хоть бы наградил Николай Угодник за такие страдания, вознес бы на небо – так нет! Все одно для грешника, праведника. Черви всех отведают с аппетитом. Самого венценосца-царя земля проглотила, не подавившись!
Монах воскликнул:
– На небесах мученик-венценосец! Плут усмехался, притоптывая:
– Скорее ближе он к Рогатому, чем к Петру с его ключами!
Оказались праведный с мошенником в толпе беженцев; тянули несчастные беглецы с собою скарб и плакали о разоренных жилищах. В небе, между тем, плыл тяжелый гул. Спрашивал плут товарища:
– Не спешат то твои ангелы?
Услышав насмешки пройдохи, накинулись на него заплаканные женщины:
– Или не знаешь ты, что гудит в небе?
– Ну, как не быть самим ангелам? – отвечал. – Вот и кресты раскинуты на их крыльях.
Затрясли кулаками беженцы перед его носом:
– Ты еще, побирушка, издеваешься? Началась война с самим Гитлером – и вновь нет нашему горю ни конца, ни края!
Захотели плута побить – да принялись с неба сыпаться бомбы. Разбежались все кто куда. Тянул и плут товарища к обочине:
– Вспомнил, видать, милосердный Господь о своем народе, коли наслал такие подарочки. Прячься! Смахнет благодать Господня твою голову – не помогут и молитвы!
Он боялся:
– Если наскочат на тебя Божьи подарки, то уж точно приласкают и меня, грешника.
И был ад – бомбы сыпались, точно горох! Гремели повсюду пушки, горели деревни да села. На полнеба поднимался огонь, вздымались его языки и лизали сами облака. Прибавлялось им толп, повсюду брели несчастные, все в один голос выли о горе! А плут бубнил упрямо:
– Видно, слабы твои молитвы! Не слышат их апостолы. Господу скучно пыль глотать, расхаживая по Руси. Куда нынче с тобой ни отправимся, все будет без толку.
Горел крест на груди монаха –
– Быть Богу на дорогах. Им кричали:
– О чем спорите? Пропадает сама страна. Многие уже побиты. Спасайтесь! Бегите!
А пройдоха все оборачивался к монаху:
– Куда девал ты трубу? В самый раз дудеть в нее, прочистить уши Михаилу Архангелу. Отчего не таскаешь с собой колокол?
Монах отвечал:
– Будет Он на дорогах. Тот, кто встречал обоих в ту лихую годину, решал:
– Оба они выжили из ума!
Явились монах с плутом в Ленинград. Не успели вздохнуть – обложили тот город блокадой, не осталось в нем ни куска хлеба для калик. А там подоспела зима, какой раньше не видывали; промерзли реки до самого дна, затрещали морозы. И лежали по домам, улицам неубранные мертвецы, потянулись к вырытым ямам подводы, доверху было на тех подводах мертвого народа.
Монах, вспомнив старое, поковылял к могилам-ямам провожать, отпевать покойников. А там высились уже стены, выложенные из замороженных мертвецов – и все прибавлялось их! Не было уже числа свозимым.
И взялся он, как и прежде, читать над павшими, читал день и второй – и поднимались уже возле монаха горы из людских тел – не успевали могильщики их закапывать. На третий день монах зашатался от усталости, на четвертый пропал его голос, на пятый не слышно стало и шепота, а на шестой сам он свалился и едва дышал – а все подвозили и подносили покойников. Могильщики его пожалели, подняли и сказали с укоризной:
– Иди отсюда подобру-поздорову, иначе закопаем тебя с твоей паствой. Хоть сыскать сто попов по всему городу, хоть тысячу, не отмолят, не проводят всех покойничков. Куда уж тебе, хилому?
Вернулся к товарищу монах. Тот приветствовал его:
– Утешил молитвами народ? Помогли твои причитания?
Шагали мимо них солдаты, звякая котелками. Их плут окликнул:
– Погодите-ка, служивые. Не прихватите частушечника-балагура? За котелок пшенной каши, за сухарь с водой с утра до ночи готов я петь песни, складывать прибаутки. Готов за вашими котлами присматривать, повозиться со всякой провизией. Раздались из рядов голоса:
– Балагурит нам сама смерть, шутит шутки, запевает свои частушки! А к котлам никого не поставим – самим не хватает картофельной шелухи.
Вскричал в отчаянии плут:
– Так возьмите хотя бы монаха! Будет молиться за ваше возвращение, утешать, напутствовать – ему ничего не нужно, корой сыт, снегом талым накормлен. Захватите Божьего человека!
Отмахивались солдаты:
– Зачем нам монах? Мы в Бога не веруем. Нас и так отпоет шрапнель, снаряды нам сотворят молитву.
А пушки все грохотали, и тряслась земля, повсюду светило холодное зарево. Сели на снег калики. Плут сказал горько:
– Вон, надежда наша последняя ушла вместе с походной кухней.