Повесть о юнгах. Дальний поход
Шрифт:
Скоро уже.
Берег виден: темные холмы, похожие на наши североморские сопки, под ними приземистые, вытянувшиеся цепочкой здания, какая-то башня, длинный серп мола. Он появляется и пропадает, его то и дело скрывает волна — зыбь идет крупная, — но там, за молом, наверное, совсем не качает, и мы спокойно будем спать в своих кубриках.
А пока я стою на баке, готовлю, как всегда по авралу, носовой конец. Особое расположение ко мне боцмана: ведь подавать носовой должен кто-то из матросов боцманской команды, а не второй радист.
Вот уж сколько раз я выходил по авралу на бак и готовил
Потом Нью-Йорк, такой громадный, что я стоял на баке и сомневался, найдется ли здесь простой, обычного размера причал, чтобы принять наши небольшие корабли.
А теперь вот Исландия. Военно-морская база северо-восточнее Рейкьявика. Холмы, похожие на наши североморские сопки. И небо на наше похоже, светлое от облаков, низкое и мягкое.
Порывами дует ветер, на лицо мне временами падают холодные брызги, а глаза слипаются.
Ничего, теперь скоро…
На башне замигал прожектор — наверное, нам. Сигнальщик читает, о чем-то докладывает командиру, я не слышу: они оба стоят на мостике.
Потом вижу, что боцман идет ко мне.
Катер начинает разворачиваться, теперь мне видны остальные пять «больших охотников», они качаются на зыби.
— Иди в кубрик, — говорит, подойдя, боцман.
— Почему?
Пустотный, моргнув, отворачивается.
— Давай по кубрикам! — кричит он своей команде. —Побриться, принять вид советских моряков.
Потом пытается взять у меня из рук носовой, но я не выпускаю, тяну к себе.
— А на берегу побриться нельзя?
— Спать иди.
— Не пойду! Отдайте.
— Ты очумел?
— Мне не надо бриться! Я еще не бреюсь!
Это сбивает его с толку. Он выпускает канат.
Опомнившись, я вижу воспаленно моргающие глаза, широкое, серое от усталости лицо. Оно вдруг передергивается — боцман начинает судорожно зевать. Глядя на него, я тоже не могу удержаться, зеваю так, что на глаза выжимает слезы, а скулы вот-вот вывихнутся.
С минуту мы молча смотрим друг на друга.
— Не дают нам «добро» на вход, — говорит боцман. — Секретная база… Понятно?
— Как же так?
— Спать иди.
— Есть…
В кубрике одетый заваливаюсь в койку, но сначала то и дело просыпаюсь и слышу обрывки каких-то разговоров. Потом как проваливаюсь куда-то, успев только подумать: когда проснусь, мы будем стоять у берега. Обойдутся на баке и без меня.
Гошин расталкивает: обедать!
Ничего не могу понять, качает. Качается суп в бачке, выплескивается из миски. Качает, качает, качает.
Едим молча. Но время от времени кто-нибудь начинает говорить, и все о том же.
В этой базе нас должен был встретить коммодор Прайс. Он вылетел сюда из Майами в тот день, когда мы вышли оттуда. А мы ведь были еще в Нью-Йорке, Сен-Джонсе, и шторм задержал нас на неделю. Прайс давным-давно должен быть здесь — где же он?
Командир базы просигналил, что послал запрос командованию — четыре часа назад послал.
Идти в Рейкьявик — не хватит горючего.
Нужен врач — на одном из наших катеров во время шторма матрос сломал руку. Врача не присылают.
Где Прайс? Он должен был сформировать здесь конвой, который пойдет в Англию, и мы с ними. Может быть, не дождался, ушел? Решил, что мы из такого шторма не выберемся?
Прошло еще два часа, и нам дали «добро» на вход в базу.
В самой пустынной части пирса, на отшибе, там, где начиналось основание мола, стояли две машины. Одна, кажется, санитарная, другая «джип».
Долговязого Прайса я узнал издали.
Едва ошвартовались, он отделился от «джипа», быстро зашагал к нашему катеру. Потом стоял, нахохлившись, в своем сером плаще и фуражке с высокой тульей, сосал сигарету, глядя, как мы перекидываем на берег сходни.
Командир вышел из рубки, прикрыл за собой дверь и встал, молча глядя на Прайса.
Так они стояли минуты две-три.
Прайс выбросил сигарету, сплюнул.
— I’m sorry! — сказал он.
Капитан-лейтенант посмотрел, как швартуются другие катера.
Двое в белых халатах шли от санитарной машины к одному из наших «охотников».
Командир взглянул на Прайса:
— Прошу, господин коммодор…
Прайс шагнул на трап и козырнул нашему флагу.
Они ушли в каюту командира.
А мы — на пирс, на твердую землю. Ходили около катера, ощупывали ее ногами, — она, конечно, покачивается. Казалось так. И было приятно сознавать, что это только кажется.
Минут через десять капитан-лейтенант приказал вызвать к нему всех командиров катеров.
Они совещались недолго.
Потом я опять увидел Прайса. Он вышел из рубки, за ним наш капитан-лейтенант. Прайс что-то сказал. Командир четко козырнул ему:
— Есть!
Прайс отдал честь, сошел на причал и зашагал к своему «джипу». Раза два оглянулся.
— Боцман, — сказал командир. — Постройте команду.
Мы выстроились. Накрапывал дождь, за молом протяжно, отдаленно шипели волны.
Мы стояли, смотрели в светлое лицо командира.
— Коммодор Прайс принес извинения, — говорил он. — Был по делам на дальнем аэродроме, у летчиков. Далеко отсюда. На командира базы за проволочку наложил взыскание. По крайней мере, он так сказал.
Строй шевельнулся.
— Дальше, — сказал капитан-лейтенант. — Выход конвоя назначен на сегодня, на семнадцать ноль-ноль. Пять транспортов «Либерти», два английских эсминца, один американский и шесть наших катеров. Командует Прайс. Коммодор предложил задержаться на сутки, может быть, на двое, чтобы погрузить катера на «Либерти». На таких условиях нам давали отдых.