Повесть о жизни. Книги 1-3
Шрифт:
Нищие поднялись и пошли.
– О чем они говорили? – спросил я Севрюка.
– Не знаю, – ответил он. – Пойду покурю подальше от сена.
Он встал и вышел из-под навеса.
– Что такое! – сказал он удивленно из темноты. – Идите-ка сюда.
Я вскочил. За черной Брагинкой, за зарослями верболоза, дымилось и розовело небо. Высокие снопы искр вылетали как будто из-за соседних кустов. Зарево тускло отражалось в реке.
– Что же это горит? – спросил Севрюк.
– Любомирский горит, – ответил из темноты Лейзер. Мы не заметили, как он к нам подошел. –
– А что?
– Могут наскочить из местечка драгуны. Или стражники. С корчмаря им нечего взять. Корчмарь ничего не бачил и ничего не чул.
– Мы тоже ничего не видели, – сказал Севрюк.
– Пане! – воскликнул Лейзер. – Заклинаю вас Богом вашим православным! Уезжайте. Не надо мне ваших денег. Мне спокой дороже. Видите, что делается кругом!
– Ну ладно, ладно, – согласился Севрюк. – Слабонервный вы человек, Лейзер. Запрягайте коней.
Лейзер быстро запряг лошадей. Мы уехали. Дорога шла вдоль берега Брагинки. Севрюк не правил. Он отпустил вожжи, и лошади шли сами. Зарево разгоралось. По лицу хлестали мокрые ветки.
– Теперь понятно, – вполголоса сказал Севрюк. – Подожгли Любомирского.
– Кто?
– Не знаю. Должно быть, за поводыря. Но мы с вами в корчме не ночевали и ничего не видели. Ладно?
– Ладно, – согласился я.
За Брагинкой раздался тихий, но внятный свист. Севрюк придержал лошадей. Свист повторился. Телега стояла среди густых кустов. Нас ниоткуда не было видно.
– Эй, корчмарь! – негромко крикнул с того берега человек. – Давай перевоз!
Никто не ответил. Мы прислушивались.
Раздался плеск. Человек, очевидно, бросился в воду и поплыл. Вскоре мы увидели его из-за кустов. Он плыл посередине реки, слабо освещенной заревом. Его сильно сносило.
Невдалеке от нас человек вылез на берег. Было слышно, как с него с журчанием стекает вода.
– Ну, погоди, Лейзер! – сказал человек и пошел в лес. – Ты за этот перевоз мне заплатишь.
Когда шаги человека затихли, мы медленно поехали дальше.
– Узнали? – едва слышно спросил Севрюк.
– Что? – не понял я.
– Человека узнали?
– Нет.
– Парень к нам приходил. Пил молоко. Как будто его голос. Теперь ясно. Майстры пожаловались Гону. A это его человек, гоновец. Он и поджег. Так я думаю. Лейзер его перевез на тот берег. Но помните, что мы с вами ничего не видели и не знаем.
Севрюк осторожно закурил, прикрыв спичку полой дождевого плаща.
Зарево качалось в небе. Шумела в затопленных кустах река, скрипели оси. Потом из болот нанесло холодный туман.
Только на рассвете мы, мокрые и озябшие, добрались де усадьбы.
После этого случая потянулись неспокойные дни. Мне они нравились. Мне нравилось постоянное ожидание опасностей, разговоры вполголоса и слухи, что приносил Трофим о внезапном появлении Андрея Гона то тут, то там.
Мне нравилась холодная Брагинка, разбойничьи заросли, загадочные следы
Но вместо Андрея Гона как-то в сумерки в усадьбе появились драгуны. Они спешились около ворот. Офицер в пыльных сапогах подошел к веранде, где мы пили чай, извинился и спросил:
– Вы господин Севрюк?
– Да, я, – ответил Севрюк. – Чем могу служить?
Офицер обернулся к солдатам.
– Эй, Марченко! – крикнул он. – Подведи-ка его сюда!
Из-за лошади двое драгун вывели босого человека. Руки его были скручены за спиной. На человеке были черные солдатские штаны с выгоревшими красными кантами.
Человека подвели к веранде. Он смотрел на Марину Павловну пристально, будто хотел что-то ей сказать.
– Вы знаете этого парня? – спросил офицер.
Все молчали.
– Приглядитесь получше.
– Нет, – сказала Марина Павловна и побледнела. – Я никогда не видела этого человека.
Человек вздрогнул и опустил глаза.
– А вы? – спросил офицер Севрюка.
– Нет. Я его не знаю.
– Что ж ты, братец, – офицер обернулся к человеку, – все врешь, что ты здешний и что ты у господ Севрюков работал в усадьбе? Теперь твое дело табак!
– Ладно уж! – сказал человек. – Ведите! Ваша сила, только не ваша правда.
Марина Павловна вскочила и ушла в комнату.
– Без разговоров! – сказал офицер. – Марш за ворота!
Драгуны уехали. Марина Павловна долго плакала.
– Он же так смотрел на меня, – говорила она сквозь слезы. – Как же я не догадалась! Надо было сказать, что я его знаю и что он работал у нас.
– Где там догадаться! – сокрушался Трофим. – Хоть бы он знак какой дал. А Любомирского тот человек спалил до последней косточки. Знаменито спалил. За убиенного хлопчика.
Вскоре я уехал в Киев.
Полесье сохранилось у меня в памяти как печальная и немного загадочная страна. Она цвела лютиками и аиром, шумела ольхой и густыми ветлами, и тихий звон ее колоколов, казалось, никогда не возвестит молчаливым полещукам о кануне светлого народного праздника. Так мне думалось тогда. Но так, к счастью, не случилось.
СОН В БАБУШКИНОМ САДУ
Бабушка моя Викентия Ивановна жила в Черкассах вместе с моей тетушкой Евфросинией Григорьевной. Дед давно умер, а в то лето, когда я ездил в Полесье, умерла от порока сердца и тетушка Евфросиния Григорьевна.
Бабушка переехала в Киев к одной из своих дочерей – тете Вере, вышедшей замуж за крупного киевского дельца.
У тети Веры был свой дом на окраине города – Лукьяновке. Бабушку поселили в маленьком флигеле, в саду около этого дома.
После независимой жизни в Черкассах бабушка чувствовала себя нахлебницей в чопорном доме у тети Веры. Бабушка втихомолку плакала от этого и радовалась только тому, что живет отдельно, во флигеле, сама себе готовит и хоть в этом самостоятельна и не должна одолжаться перед богатой своей дочерью.