Повесть о жизни. Книги 4-6
Шрифт:
Только через минуту после нашего прихода из задней комнаты вышла на звон колокольчика хозяйка – молодая арлезианка.
Как жаль, что поэтическая смелость поведения, свойственная таким людям, как Гейне, давно оставила нас, давно перестала быть свойством нашего времени.
Конечно, Гейне встал бы перед вошедшей арлезианкой, как перед испанской инфантой или Сарой Бернар, отвесил бы ей низкий поклон и сказал что-нибудь вроде того, что шуршание ее простого платья прекраснее и тревожнее для его мужского сердца, чем шум самых дорогих королевских шелков.
Он, конечно, сказал бы это тонко
Мгновение назад ее еще не было. Но вот – она вошла, она есть, и уже ясно, что твой мир, конечно, не мог существовать без нее, что она давно жила в нем и владела твоей покорной душой.
Она не была даже очень молода. Ей было, должно быть, лет тридцать. Узкое лицо было покрыто тонкой смуглостью, какая существует только в Арле. Темнота и ясность ее глаз, немного сумрачных и суровых, ее взгляд прямо в глаза – и внезапно этот сумрак глаз арлезианки вспыхивает до самого их золотистого дна сиянием взволнованной и таинственной улыбки. И улыбка эта сливается с легкостью ее движений и легкостью ее голоса, ясного, как во сне.
Со школьных лет я чувствовал красоту русского языка, его силу и плотность. С годами это перешло в глубокую любовь к языку и в более или менее ясное знание его.
Вскоре я убедился, что одного знания языка мало, особенно для людей, посвятивших себя литературе. Помимо этого, нужно еще чувство своего родного языка. Зачастую оно бывает врожденным, органическим. Оно не позволяет нам нарушать благозвучие языка и его необъяснимый, но явственный ритм.
Но, несмотря на свою приверженность русскому языку, мне временами казалось, что он уступает по певучести, четкости, по некоторым своим модуляциям другим языкам, в частности французскому и итальянскому, древнееврейскому и даже голландскому.
Очевидно, я, как и все мы, слишком привык к своему языку, чтобы услышать его как бы со стороны и полностью оценить.
И вот в Арле, на бульваре Де-Лисс, в вечернем пустом кафе нас убедил в красоте нашего языка кельнер – «гарсон» средних лет – типичный арлезианец с насмешливыми глазами.
Он долго почтительно стоял невдалеке от нашего столика, слушал наш разговор, потом подошел и спросил, на каком языке мы разговариваем.
– А почему вы это спрашиваете? – спросили мы, в свою очередь, гарсона.
– Какой-то, – ответил он, – необыкновенно красивый язык. Я такого еще никогда не слышал. Это венгерский?
– Нет!
– Польский?
– Нет!
– Чешский?
– Нет!
– Какой же все-таки?
– Это русский язык.
– Погодите! – воскликнул гарсон и ушел за перегородку. Оттуда он привел другого гарсона – седеющего и благожелательного.
– Вот! – сказал он и с торжеством показал нам на своего товарища.
Тот смутился и вдруг произнес скороговоркой, но почти без акцента:
У попа была собака,Он ее любил,Она съела кусок мяса, —Он ее убил.Мы онемели.
– Откуда вы это знаете?
– Я изучаю русский язык, –
– Зачем же вы изучаете этот язык?
– Он мне нравится, – ответил, смущаясь, гарсон. – Я холостяк. Я совершенно одинок и трачу все свободное время на изучение языков. Я бы мог поговорить с вами по-русски, но я стыжусь своего произношения. И неправильных ударений.
– Но все-таки!
Гарсон оперся кончиками пальцев о столик и сказал с трудом:
Румяно зареюПокрился восток.Селе за рекоюПогас огоньек!Он достал из кармана белой куртки маленькую, но толстую книгу – учебник русского языка, выпущенный каким-то неведомым издательством в Марселе.
Это был смешной и неуклюжий учебник, вроде пресловутого учебника нашего детства – Марго, над которым принято было всячески издеваться. Особенно хороши в учебнике Марго были примеры: «Золотые зайцы не желают скакать по зеленым канатам», «Этот день, не понедельник ли он?», «Усыпляйтесь, моя дорогая бабушка, перед теплым огоньком из камелька».
Этот же гарсон привел к нам седого и сердитого на вид арльского таксиста мосье Мориса. Таксист, неожиданно оказавшийся приветливым добряком, охотно согласился проехать с нами по Камарге и по западному побережью Прованса, идущему в сторону Испании.
Камарг – это дельта Роны, огромная заболоченная низина, заросшая высоким тростником и покрытая множеством озер и лагун.
В Камарге пасутся черные быки для корриды в Арле и Ниме и одномастные белые лошади. Должно быть, многие читатели видели французскую кинокартину «Белая грива» о трогательной дружбе сельского мальчика – жителя Камарги – с дикой и вольной лошадью Белой гривой.
Низина подходит к морю. Там на дюнах среди шума сухих тростников живут маленькие рыбачьи поселки – пустынные, немного хмурые, совсем непохожие на близкие отсюда, ослепительные и пряные курорты – на все эти Сан-Тропезы, Ниццы, Канны и Ментоны.
В поселке Сент-Мари-де-ля-Мер у полосы прибоя вздымается, как глыба камня, старая церковь – серая, холодная и пустая.
Под алтарем сопит, всасываясь в пустоты берега, море. В церкви пахнет креветками. Горит несколько свечей, и висят по стенам ленты, бубенцы и детские неумелые рисунки кораблей и пароходов, похожих на корыта.
Ленты и бубенцы здесь оставляют цыгане. Раз в несколько лет сюда съезжаются представители цыган из всех стран Европы и выбирают в этой церкви цыганского короля.
Он «царствует» несколько лет.
Женщина в толстом теплом платке зашла вслед за нами в церковь и рассказала, что избранный недавно цыганский король, родом, кажется, из Австрии или Венгрии, полюбил молодую цыганку откуда-то из-под Риги и уехал к ней. Женщина – простая рыбачка – все же пошутила и посмеялась, что и в нашей революционной стране живет, оказывается, король.