Повести древних лет

Иванов Валентин Дмитриевич

Тяжелый долг боярину Ставру сначала облегчился щедрым даром покойного старосты, а после находки клада моржовых зубов и совсем свалился с повольничьих спин. Еще не прошел полный год, а уже кончилась кабала.

Не на боярина, — на себя работает ватага, сами себе хозяева. И добрым словом лишний раз поминают Доброгу за то, что он отказался платить Ставру долю во всей ватажной добыче.

Оставшиеся на зиму в острожке повольники любят, сбившись в холостую избу, посудить о будущих делах:

— Надобны морские лодьи, как Доброга наказывал…

— Железо всего нужнее.

— К Новгороду

искать пути-переволоки.

— Готовить огнища под хлеб.

— Налаживать кожевни.

— Умельцев заманивать.

— Побольше раздобыться рогатым скотом и лошадьми.

— Железо в болотах найти, тебе говорят!

— Не пускать купцов, не пускать бояр, все торга будем сами вести!

— Пристань на Двине ставить, как в Городе!

— Не всем же жениться на биарминках, девок достать бы из Новгорода.

— Ишь, девушник! Люди о деле, а ты о девках. Девку себе ищи сам, ватага тебе не сват!

2

Все нужное, не обойдешься. Кричат, шумят. Разгорячившись, начинают толкаться.

Одинец встанет со скамьи, задевая шапкой за потолочную матицу, пригнется, скажет: «Э-эй! Вы!» И достаточно.

От рук, от голов по стенам и потолку ходят корявые черные тени. В деревянных плошках горит яркий нерпичий жир. Биармины научили новгородцев, как этот жир резать, раскладывать в плошках и зажигать. Сами биармины плетут фитили из тонкой песцовой шерсти, травы и мхов. Льняные фитили лучше.

В плошках нерпичий жир растапливает сам себя и дает сильное высокое пламя. Без хорошего света у моря не прожить. И в Новгороде коротенек зимний денек, а в двинских устьях его почти совсем нет. Ночь чуть ли не сплошная.

Биармины научили новгородцев добывать соль новым способом, из моря. В удобных местах на берегу надобно на приливе отрезать морскую воду забором и камнями, промазав запруду глиной. Летом приходится долго ждать, пока вода сама не сгустится, и доваривать рассол над кострами. Зимой же запертая вода быстро замерзает. И чудно: лед пресный, а под ним крепкий рассол. Морская соль горче русской…

Зима жмет. Небо железное, звезды медные, белокаменный морской лед светится слабым светом. Луна сидит в дымном облаке. Небо спит. Земля спит, море спит.

А живое живо — и человек и зверь. На морском берегу биармины, взяв в ученики новгородцев, настораживали капканы с деревянными и костяными пастями и брали на мороженое мясо и рыбу лисичек-песцов. Песцовый мех мягок и ценен. Он бывает темно-серый с голубизной и белый с голубой подпушью.

В Черном лесу повольники охотничают за всяким зверем. Берут и пардуса-рысь в пятнистой, будто в цветах, шкуре. Радуются блестящей черной лисе, на которой один к одному отливают серебром белые пояски на длинных остях волос над густым мехом. Осторожно, чтобы не попортить, вынимают из капканов беломордых лисиц в чулочках на лапках, со снежными брюхом и ошейником. Ликуют при виде соболя «высокой головки» с почти черной шкуркой на густом голубом пухе. И, отдаваясь тяжелому труду опасной зимней охоты, мечтают о будущем вольном пригороде.

В лесу темно, как в хлебной печи. Лес осветился, в небе рассвет — не верь. Приходит не день, заиграла не утрянка-заря, а пазори. По небу походят белые столбы,

развернутся бахромчатые скатерти, разрастутся самоцветные луга — и увянут. И опять ночь.

Борясь с Мореной, море наломалось вволю и, пока не угомонилось, нагородило льдины и навалило стены. По морским льдам трудно ходить. Биармин Онг, из кузнечных учеников, и Одинец, добравшись до отдушины, сели ждать большую нерпу.

Охотники закутаны в белый медвежий мех, открыты одни глаза. У одного черные, у другого серые, а кажутся одинаковыми.

Мороз сушит грудь, давит тело, а шевельнуться нельзя, не то спугнешь чуткую добычу. Целую зиму, что ли, придется сидеть у отдушины?..

Биармин может. Биармин целыми месяцами сидит и вытачивает на кости острым камнем фигурки людей и животных, черточки, глаза и разный красивый узор. Биармин трет кость, пока не наточит ее для гарпунной или другой насадки. Биармины терпеливы.

«С терпением много можно взять», — думал Одинец. Есть и у него терпение. Он помнит свою жизнь во дворе доброго Изяслава, помнит каждый шаг, помнит Заренку, когда она еще бегала маленькой девчушкой…

В отдушине будто плеснуло? Нет, помнилось.

Вспомнился убитый нурманнский гость. Глупость была, мальчишеский задор. Да и было все это будто давно, будто не с ним. Одинец ныне вольный человек, он из своей доли зимней добычи сможет выкупить в Городе виру. Он отдаст свой долг, но в Новгород не вернется.

Вода вправду плеснула. Надо льдом поднялась круглая голова. Гарпуны на ременных поводках ударили с двух сторон, и охотники вытащили тяжелую морскую нерпу. Большой зверина, куда до него невским нерпам!

— С добычей!

Но Онг не хочет уходить:

— Мало сидели. Еще будет хорошо.

— Ладно. Еще посидим. Пусть на каждого придется по целой нерпе или по две.

Одинец так же терпелив, как Онг. Он может долго ждать. Он не торопится домой. А дом у него есть есть и свой очаг. У других жены, а у него сестра, завещанная братом.

Как она захочет, так и будет. Ее воля.

Сувор, Бэва, Заренка и Одинец живут одной семьей. Былой друг-товарищ Изяславовых детей, былой Заренкин возлюбленный без злобы сделался кровным братом Доброги. Он честно, от души соблюдает братство, и он брат молодой вдовы.

С ними живет и пятый. Заренка ждет своего срока. Женщина бережно носит дитя. В нем возродится душа усопшего мужа.

Глава шестая

1

После долгих ночей для человеческого сердца большая радость видеть, как нарастает солнечный день. Все выше ходит Солнышко над Черным лесом. Оно живо, как и прежде, оно не забыло людей.

Все выше и длиннее солнечный размах. Снег нестерпимо блестит и режет глаза, как каленым железом. Биармины принесли новгородцам особенные подарки: черные дощечки, укрепленные ремешками, чтобы их надевать на лицо. Перед глазами остается узкая щель, через нее и смотри, не то ослепнешь от ледяного моря. Сами биармины ходят в такой снасти. Не все повольники послушались друзей. Четверо почти совсем лишились зрения, пришлось отсиживаться в избе. Наука!