Повести и рассказы
Шрифт:
И у Тимки, наверно, будут, когда он вырастет.
А сегодня у матери и лицо похудело и синяки появились. Пока Тимка у радиоприемника сидел, он все разглядел.
Мать вымыла посуду, подмела возле печи и стала снимать с сундука коробки и чемоданы.
В сундуке лежали всякие тряпки, новые сапоги Пети, книги и бумаги.
— Ты что? — поинтересовался Тимка.
— Да так, найти нужно, — сказала мать.
— Ты потеряла что? — опять спросил Тимка.
— Ложился бы, Тимок, — мягко сказала мать. — Мне бумажку надо одну найти.
Наконец она
Тимка молча подошел к матери.
— Вот, ты большой уже, — сказала она и начала читать Тимке: — «…Младший лейтенант Февралев Иван Константинович погиб смертью храбрых… седьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года…» Похоронная, видишь?
— Вижу, — сказал Тимка.
Потом мать достала еще письмо и стала читать про себя.
— А это? — спросил Тимка.
— Письмо, — сказала мать и прочла Тимке: — «Похоронили мы его в братской могиле… Мы сохраним в наших сердцах память…»
— Это про первого папку? — спросил Тимка.
— Да, — подтвердила Мария Матвеевна.
Она положила письмо и похоронную на стол, вернулась к двери и достала из кармана шубы конверт. Взяла очки, села ближе к свету. И опять стала читать про себя.
«Наверно, это и есть то письмо», — решил Тимка.
Наконец мать бросила бумагу на стол.
— Ну и пакость! Какая же пакость!
— Что? — спросил Тимка.
— Так я, Тимок, — неопределенно сказала мать. — Так… Ничего…
И отошла от стола, словно хотела посмотреть фотографию на стене.
Тимка пошел к приемнику, а сам тоже посмотрел на стену. Вот большая фотография первого папки. Лицо молодое, ясное. Волосы чуть ершистые. Прищуренные глаза, левый немного меньше правого. А под нижней губой справа — родинка. Маленькая, с булавочную головку, но заметная. Значок на пиджаке. Тимка знает, это «Ворошиловский стрелок». Раньше были такие значки. Рубашка белая без галстука. Вид словно важный и испуганный…
А рядом — другой снимок. Это второй папка. У него усы и лицо совсем взрослые. Тимка и помнит его таким. С прищуренными глазами, как будто папка всегда немного улыбается.
Мать заметила, что Тимка тоже смотрит на фотографии. И подошла к нему:
— Как же это, Тимок? Ведь и в школе вместе учились, и столько лет рядом были…
Тимка не очень понял: о ком она? Потом сообразил: раз про школу — значит, о первом папке. Это с ним мать вместе в школе училась.
— Расскажи! — попросил Тимка.
Он любил слушать мамкины рассказы. Особенно по вечерам, когда не хотелось спать.
Мать чуть улыбнулась, сказала будто невзначай:
— Вот девчонок он, когда маленьким был, задирал, а как-то даже меня столкнул в воду на речке. А я тогда никому не сказала, проревела одна, в кустах. Не хотела домой возвращаться мокрой да зареванной, так и бродила по берегу до темноты…
А на следующий день очень обрадовалась, что его в пионеры не приняли. Всех приняли, а его — нет. Только не из-за меня. Что-то натворил тогда. Не помню только что. А отец его сам пришел в школу и сказал, чтоб не принимали сына ни в какие пионеры, раз он на такое способен. Тогда Иван из школы убежал: стыдился. Несколько дней не ходил. А когда пришел, мне стало жалко его, и обиды уже никакой не было…
В старших-то классах он совсем другим стал. Физкультурой увлекся, на соревнованиях всегда первые места занимал. Из семилетки прямо в колхоз пошел. Прицепщиком работал. Хотел трактористом стать, да машин в то время мало было. Я еще пошутила как-то: «Раз трактора не дают, проси лошадь. Тоже пахать можно». А он обиделся и перестал со мной разговаривать…
Только не думала я тогда, что мы поженимся. Он на меня и внимания не обращал, все стороной обходил. А летом в тридцать девятом вдруг сказал: «Женюсь я на тебе, хочешь не хочешь. Все равно в Красную Армию скоро уходить. Так что женюсь…» А я еще ответила ему: «При чем тут Красная Армия? А если я не хочу! Поинтересовался бы!» И все лето говорила, что не хочу, а на самом деле очень хотела. А он ходил по пятам, ни с кем не гулял, чтоб любовь свою доказать…
А поженились мы под самые Октябрьские праздники. И жили хорошо. Только мало. Два года всего…
Петя родился, а там и началась она, война…
Когда война настала, Пете всего второй годик пошел. Говорить еще не умел, только смеялся. И когда папка наш на войну уходил, тоже смеялся. Не знал, что так и не увидит больше отца. И я не увидела — вот…
10
…В годы Великой Отечественной войны (1941–1945) погибло двадцать миллионов советских граждан — мужчин, женщин, детей…
11
О войне у Тимки были самые неясные представления, как, впрочем, и у многих его товарищей постарше. Тимке не довелось пережить ни одной войны, и, честно говоря, он, как и все мальчишки, жалел об этом.
Был когда-то Суворов, был Чапаев и был Леня Голиков, были молодогвардейцы и чапаенок — Тимка о них читал. И думал: «Если б я…»
И все-таки взрослые — а их как не слушать? — не хотели даже знать о войне, так она им опостылела. Почти что каждый в войну родных потерял — мужа, отца, мать, сестру, брата, сына… Так что же это такое — война? Выходит — беда, и самая большая, раз близкие, дорогие люди с нее не возвращаются…
Потом Тимка слушал мать и уже не вспоминал ни о чем на свете. И мамка, кажется, больше не вспоминала. Только сунула что-то под скатерть.
А за окном все сыпал снег — мелкая белая пыль. И где-то пели девушки и смеялись ребята. Играл патефон или радио, Тимка не мог разобрать. Наверно, всем людям было хорошо и нехлопотно в эти непоздние вечерние часы.
«Снег — это хорошо, это — надо, — думал Тимка. — И поют складно. А песня добрая, смешливая».
Вдруг скрипнула входная дверь, в сени кто-то вошел.