Повести и рассказы
Шрифт:
– Погляди, какова кормилка-те [126] , одно слово – королева.
После обедни на паперти нас уже ожидал отец Леонид с подношением освященной просвирки [127] . Он нас водил по лавре, показывая все ее достопримечательности. Мы стояли у гробницы Годунова, пили из ковша воду целебного источника, взбирались на крепостные лаврские стены, выдержавшие когда-то жестокую бомбардировку ляхов. Стена эта так широка, что внутри ее свободно разминутся две и две тройки; местами она расширяется до широты сводчатой залы, и в одной из этих зал отец Леонид показывал нам ее замечательную акустику. Нужно было стать по обоим концам диагонали – это выходило шагах в тридцати друг от друга, и тогда слово, сказанное самым тихим шепотом в одном конце, так необычайно ясно отдавалось в другом, что, без подготовки, делалось страшно. Стоящий же посредине ничего не слышал.
126
Кормилка (устар.,
127
Просфора, или устар. просвира (др. – греч. «» – приношение) – богослужебный литургический хлеб, употребляемый в Таинстве Евхаристии и для поминания во время Проскомидии живых и мертвых.
Ходили мы также с отцом Леонидом в лаврскую ризницу [128] . Там было много замечательного. Панагии [129] , посохи, митры [130] и кресты из чистого золота, осыпанные брильянтами, ризы, вышитые руками русских государынь, медные мерки, доверху насыпанные жемчугом, редкий громадный опал, в мутной средине которого – редкая игра природы – слабо виднелась фигура креста. Вся эта церковная роскошь меня совсем не забавляла. Но когда я увидел в витрине под стеклом деревянную потемневшую липовую чашу и ветхое, полуистлевшее дырявое холщовое веретье [131] и когда отец Леонид тихо и благоговейно произносил: «В сию некрашеную ризу облачался в годины бедствий преподобный учитель и отец наш Сергий, и из потира [132] сего приобщал он паству», – то глубокое умиление перед простым тихим подвигом волновало всю мою душу.
128
Ризница – специальное место в алтаре или отдельное помещение при храме для хранения богослужебного облачения священников (прежде всего, риз) и церковной утвари (священных сосудов).
129
Панагия (греч. «» – Всесвятая) – небольшой образ Богоматери, чаще всего округлой формы, носимый архиереями на груди.
130
Митра (др. – греч. «» – пояс, повязка) – позолоченный головной убор, надеваемый во время богослужения представителями высшего православного духовенства и некоторыми заслуженными священниками.
131
Веретье (вретище) – здесь: грубая одежда из дерюги, рубище.
132
Потир (др. – греч. «» – чаша, кубок) – литургический сосуд для освящения вина и принятия Святых Христовых Таин – чаша на высокой ножке с круглым основанием.
А потом мы прощались с нашим монахом. Нам еще надо было, по древнему обычаю, забежать в блинный ряд, куда отцу Леониду входа не полагалось. Что-то, на прощание, в руку ему совала Елена Александровна, и он бормотал:
– Что вы, что вы, матушка моя. Да разве затем? Я ведь любя и уважая вас. Спасибо, спасибо… На свечи и на маслице…
А она говорила ему ласково:
– А вы бы повоздержались, отец, от этого маслица-то. Возьмите себя покрепче в руки. Чудный ты человек, а все твоя несчастная слабость…
Помню я и последнюю мою встречу с добрым монахом. Мы тоже, как-то, по обыкновению, проехали в лавру, но, хотя и предупрежденный о нашем приезде, отец Леонид вечером не посетил нас. Не встретил он нас и на другой день, после обедни на клиросе. Разыскивая его, зашли мы в маленький зеленый скверик, что разбит у подножия высокой крепостной стены, которая кончается каким-то казенным трехэтажным домом, и вдруг мы услышали сверху дикий вопль:
– Оленушка! Сестра моя!
Мы подняли головы кверху. Это кричал из третьего этажа, из окна, забранного решеткой, наш злополучный инок. Черная борода его высунулась наружу и трепалась от ветра. А он кричал жалобно:
– Оленушка! Разноздрили [133] нас с тобою, сестрица!
А проходивший мимо нас служка сказал с презрительным сожалением:
– Через свою слабость пропадает человек.
Молитва Господня
Шестеро человек, в продолжение всего короткого зимнего дня, не выходили из громадного леса, составлявшего казенную лесную дачу. Впереди шел обыкновенно лесничий Станислав Андреевич Нат, за ним два объездчика: Алексеев, высокий, худой, длиннобородый и благообразный старик – говорили, из дворян – и плотный, ладный, коряжистый Нелиткин; а еще позади – трое лесников: глуповатый Егор, курчавый, добрый Михаиле и лысый, лукавый Петр, бывший втайне охотником-шкурятником. Лес был старый, хвойный, но плохо береженный. Предыдущий лесничий ленился ухаживать за ним и расчищать; оттого в нем по окраинам возвышались прекрасные строевые и даже мачтовые хвойные гиганты, а в глуби теснился и, наклоняясь, сплошь, вершинами в сторону юга, погибал долговязый
133
Разноздрить (устар. прост.) – разлучить.
Перейдя по бесконечно длинным, прямым, как натянутая струна, просекам из одного лесного кордона [134] в другой, из квартала в квартал, господин Нат внимательным, опытным взглядом осматривал места будущих делянок и отдавал распоряжения. Здесь надо лес только разредить, очистить его от валежника, бурелома и негодного сухостоя. Там подлежит вырубке вся большая площадь, которая впоследствии будет искусственно засажена сосной и елью из питомника. А в этом квартале уже запроданы с торгов великолепные стволы, более аршина [135] диаметром у корня… А вот тут намечается для зимнего вывоза леса. И лесники, по указаниям лесничего, делают топорами заметки на деревьях. Лысый Петр еще в семь часов утра на сборном пункте поглядел вверх и сказал, точно разговаривая с самим собой: – А ветер будет нынче здоровый!..
134
Кордон (фр. «cordon» – шнур) – временный или стационарный пост лесной стражи или охраны заповедников. Кордоном называют также жилые и хозяйственные постройки для егерей и лесников.
135
Аршин – старая русская мера длины, равная 0,71 метра.
– Брехня!.. – возразил самоуверенный старик Алексеев. – Если же и будет, то какая беда?.. Мы в лесу под укрытием.
– Это точно, – согласился неохотно Петр, – но только вот, сухое дерево… – И замолк, не докончив своего вялого соображения.
Оказалось, он был прав. Ветер поднялся в часу десятом, и лес загудел своими верхушками, – густо, монотонно и не переставая ни на секунду. В полдень партия зашла на Чернореченский кордон к лесничему Михаиле и там позавтракала: господин лесничий Нат яичницей, лесная стража хлебом и картофелем. А когда все шестеро в час с небольшим вышли из кордонной избы, то точно не узнали леса. Он весь потемнел. Деревья раскачивались и нагибались все разом то в одну, то в другую сторону, а над ними, чуть не цепляясь за верхушки, стремительно и низко мчались косматые, взъерошенные, перепуганные тучи. И лес теперь не гудел, а начинал уже реветь. Сухой треск, ломкий хруст раздавался из чащи.
– Переждать ли? – сказал негромко и вопросительно осторожный Нелиткин.
– Глупости!.. – твердо остановил его Нат. Лесничий был человек еще молодой и по-настоящему отважный. Но он любил рисоваться своей храбростью, считал лесную службу почти что военной и высоко ценил свой авторитет в глазах подчиненных.
– Глупости! За Белыми Камнями будет просторно и пойдет широкая дорога. – И пошел вперед. Все молчали. Да и говорить было бы трудно, из-за урагана.
Так прошли около трех-четырех верст, достигнув места, где перекрещивались просеки четырех самых густых и ценных кварталов. Тут лесничий Нат понял всю мудрость робкого нелиткинского совета, но возвращаться назад было теперь не только постыдно, а, пожалуй, даже бесполезно. Все эти шестеро лесных людей с холодом в сердце видели и чувствовали, что они попали в самый центр одного из тех редких и гибельных лесных ураганов, которые сносят начисто десятки десятин [136] и по своей свирепости гораздо страшнее морских циклонов.
136
Десятина – старая русская мера земельной площади, равная 1,09 гектара.
Кто испытал бурю в лесу, тот знает, как стихийно ужасны ее звуки, – это яростное смешение: воя, рева, визга, грохота, скрежета и пушечной пальбы. А главное, – этот содом безграничен в своем усилении. Вот-вот, кажется, что у самой природы уже больше не может хватить сил легких и злобы, а ураган становится все оглушительней с каждой секундой, и нет конца его растущему бешенству.
Неописуемый грохот, который можно себе вообразить только при крушении мироздания, послышался сзади лесников. Они все обернулись в одно мгновение. Только что пройденный ими восемнадцатый квартал был весь пуст, точно его скосила одним взмахом сатанинская коса. Безобразные груды поверженных деревьев валялись на земле. По всему лесу шел непрерывный треск и гул валящихся деревьев. Ветки и обломки деревьев носились по воздуху и влеклись по земле. Впереди партии, в пяти шагах, вдруг оглушительно крякнула мощная, столетняя сосна и стала падать, увлекая за своею огромной кроной множество тонких соседних деревьев, затрещавших, застонавших при падении… И, тяжело упав поперек просеки, она вывернула наружу из земли свое путаное, трехсаженное, бесформенное корневище. Смерть, смерть, одна лишь смерть была в воздухе, на земле и на небе. И в этот-то момент послышался ясный повелительный голос Нелиткина:
– Ребята! На колени! Молись!
Тотчас же все опустились на колени, кроме лесничего – лютеранина.
– Отче наш, иже еси на небесех… – громко произнес Нелиткин и широко перекрестился, но ветер заставил его на минуту задохнуться, как бы вогнав святые слова ему обратно в горло. Вся стража тоже закрестилась.
– Да будет воля Твоя, яко на небеси…
Опять ветер унес следующие слова, и опять послышался строгий, глубокий голос разъездчика:
– Хлеб наш насущный даждь… долги наши, яко же и мы…