Повести и рассказы
Шрифт:
– Ну-ка проверь телефон, — сказал я Гане.
Телефон молчал по-прежнему, и нам оставалось только одно. Во всяком случае, мне так казалось, что одно.
Я подошел во дворе к доминошникам и спросил тихонько «типа в майке»:
– Можно вас на минуточку?
Он обернулся испуганно, но, увидев меня, а позади — Люду с Ганей, заулыбался:
– А-а, свидетели… Ну, чего?
Он подошел к нам, смешно косолапя и переваливаясь — грузчик или матрос, где ему сотку за восемь секунд одолеть! — спросил (вот тоже: «подошел и спросил»):
– Может, обсудить происшествие желаете? Так
– Обойдетесь, — строго сказала Люда, а вечно спешащий Ганька перебил ее, бухнул:
– Вы зачем нам телефон испортили?
Даже я оторопел от Ганькиного заявления, а «тип» — так тот прямо глаза на лоб вытаращил:
– Какой телефон? Ты что, малый, в уме?
– Он шутит, — исправила положение Люда, — он у нас шутник, балагур. Вы не обращайте внимания.
– Почему не обращать, — заорал обиженный Ганя, — еще как обращать! — Он рванулся к «типу», схватил его за майку: — Ты почему машину увел, гад?
Я невольно оглянулся: не слышит ли кто? Но двор в эту жаркую обеденную пору был пуст, а трое оставшихся доминошников, собрав черные костяшки игры, уже шли по своим квартирам.
«Тип в майке» легко отодрал от себя Ганины руки, сказал высокомерно:
– Опомнитесь, юноша! Мне странно слушать ваши намеки… — И черт бы меня подрал, если он говорил не тем знакомым баритоном, который полчаса назад звучал в телефонной трубке.
А «тип» словно понял что-то, подмигнул мне хитро — мол, вспомнил, Володя, ну и молодец! — хлопнул в ладоши и… пропал. А потом появился вновь — уже у ворот на улицу, помахал нам и скрылся в воротах. И догонять его было бы так же бессмысленно, как бессмысленно оказалось Ганькино упрямое любопытство.
Но Ганя, видно, считал иначе. Он рванулся вперед, протопал по высохшему газону, пугнул из-под куста дворовую бесхозную кошку и вдруг притормозил у ворот, оглянулся растерянно, потом махнул рукой и… тоже пропал.
Этого я перенести не мог, крикнул оторопевшей Люде:
– Стойте здесь!
Побежал к воротам в предвкушении чуда и не ошибся: чудо начиналось сразу от полутемной, прохладной даже в тридцатиградусную жару арки ворот. За ней — как это было всегда! — не шумела Лесная улица, за ней стояла сонная и тугая тишина, да и сама арка напоминала скорее вход в подземный гараж: асфальт, полого уходящий вниз, непрозрачная темнота, чуть подсвеченная тусклым вольфрамом электрической лампочки, подвешенной к своду.
Я осторожно вошел в этот «гараж», в темноту. Собственно, особой темноты не было: тоннель — а больше всего это сооружение походило на тоннель — освещался слабым желтоватым светом, как и у входа. Только у входа висела лампочка, а здесь свет шел ниоткуда, что в моем представлении вполне соответствовало атрибутам чуда. Идти было легко, и я довольно быстро пробежал метров двести до первого поворота. Отсюда под прямым углом уходил в желтую темноту такой же тоннель. Возвращаться было глупо, да и Ганька явно ушел дальше, и я свернул в новый коридор-тоннель. Он тоже тянулся не более двухсот метров и в конце так же под прямым углом заворачивал в сторону. Потом я жалел, что не осмотрел как следует стены и пол тоннеля, из чего они сделаны. Но тогда мне было не до осмотров: я торопился догнать Ганю. То есть это я так себя убеждал, а на самом деле мной владело то боязливое любопытство, которое иногда приводит к поразительным открытиям.
Поразительное открытие я сделал в конце третьего двухсотметрового отрезка. Коридор внезапно сузился и посветлел. Белый квадрат обрезал его по периметру. Я вошел в квадрат и… натолкнулся на Ганю. Ганя стоял посреди незнакомой комнаты и смотрел в окно. Из окна виднелись последние этажи нашей кооперативной башни, и я понял, что, если подойти к окну, увидишь пустой двор, засохшие клумбы на желто-зеленом газоне, поодаль — коробочки гаражей. Короче, мы попали в одну из квартир соседнего дома, отделявшего наш двор от гомона Лесной улицы. Вот так: вошли в арку под этим домом, долго и нудно спускались куда-то вниз, а очутились в том же доме, но несколькими этажами выше.
«Как мы здесь очутились?» — я только хотел спросить, но не успел: Ганька приложил палец к губам, зашипел:
– Тс-с!
Где-то, видимо на кухне, пела женщина. То есть пением это назвать было трудно: женщина что-то готовила и вполголоса сама себе напевала.
– А сейчас замесим тесто… — натужно голосила она. Бухнуло что-то тяжелое. — Ох, тяжелая кастрюля, просто руки оборвались! — Потекла вода из крана, звонко разбиваясь об эмаль раковины. — Сейчас мы руки вымоем и полотенцем вытрем!
– Женщина перешла на плясовой ритм, и Ганька махнул мне: мол, идем, больше стоять нельзя.
На цыпочках мы вышли в переднюю. Женщина на кухне перестала петь. Мы замерли. В желудке у меня противно заныло, похолодело, лопнуло и оборвалось: я впервые чувствовал себя вором. Чувство оказалось малоприятным. Женщина помолчала секунду и снова запела:
– Видно, померещилось что-то от жары… — Подумала чуть-чуть, закончила в рифму: — Отдохнуть мне надо бы, видно, до поры. — Засмеялась, довольная.
Нас совсем не устраивал ее предполагаемый отдых. Я толкнул Ганю в бок. Он дернулся, потянул за язычок замка. Мы снова замерли в страхе, но дверь не скрипнула, открылась бесшумно, и мы выскользнули на площадку, бросились бежать по лестнице, уже не осторожничая, громыхали подошвами по ступенькам. Внизу остановились, перевели дыхание. Я спросил:
– Какой был этаж?
– Десятый. — Ганя облизнул пересохшие губы. — Ну и дела…
Глубокомысленное замечание его как бы подвело черту под нашими приключениями: ворота вновь стали воротами и за ними все так же шумела улица, громыхал трамвай номер пять и орали про футбол любители крепких напитков. Люда послушно стояла там, где я ее оставил, ждала.
Доминошники снова заняли позицию за столиком под березой, но то были другие доминошники, и нашего «типа» среди них не оказалось.
– Чудо окончилось, — сказал я, — пошли подводить итоги.
Мы расселись по креслам в Ганиной комнате, выпили в молчании остывший кофе, закурили вкусные сигареты «Пэл мэл», которые Ганя взял из кабинета отца-композитора, и я рассказал Люде о темном трехсекционном тоннеле за аркой ворот.
– Что ты, физик, думаешь о нашем путешествии? — Я намеренно начал с путешествия, оставив истории с машинами на потом.