Повести и рассказы
Шрифт:
Когда собутыльники вышли из «Красного рака», на улице уж совсем стемнело. Холодно было по-прежнему, но ветер стих и сыпался мягкий снежок. Несколько минут спутники шли молча, находясь под впечатлением чувств и мыслей, которые пробудила в их душе беседа в пивной. Аврамов все еще был взволнован; перед ним открылись новые горизонты; сейчас он другими глазами смотрел на все то, что еще сегодня приводило его в восторг. Вот что значит бросить свое уютное провинциальное гнездышко и развлекаться в столице, думал он… Тут встречаешься с такими людьми, как Жорж, с людьми просвещенными,
Наутро, ровно в девять часов Жорж пришел в канцелярию и сел за свой письменный стол. Кто встречал Жоржа в «Красном раке» или на улице, а потом увидел бы, как он сидит за работой перед ореховым письменным столом, покрытым зеленым сукном, тот не поверил бы своим глазам и не признал бы, что это один и тот же человек. Лицо у Жоржа было все такое же упитанное, румяное, довольное; но каким оно стало сосредоточенным и серьезным, когда склонилось над кипой канцелярских бумаг! Оно было покрыто маской холодной задумчивости, а глаза смотрели строго и бесстрастно, как у человека с сильно развитым чувством долга, для кого служба — это священнодействие. Можно было подумать, что эти глаза никогда не улыбались, что им чужда веселость, а их обладатель вырос за письменным столом и жизнь его слилась с лежащими на нем бумагами.
Словом, Жорж сейчас ничуть не походил на самого себя.
Но вдруг лицо его омрачилось. К его деловой служебной серьезности примешалась какая-то тайная личная забота. Жорж только что вспомнил о том, как неосторожно вел себя вчера и сообразил, к каким роковым последствиям это может привести.
Ему неудержимо захотелось увидеть Даскарова, чтобы узнать, как обстоят дела и успокоиться.
«Ах, уж этот Даскаров, неужто он что-нибудь слышал!» — думал он.
И Жорж вполголоса спросил рассыльного, не пришел ли Даскаров.
— Пришел и направился к господину министру, — ответил тот.
Жорж вздрогнул.
— К господину министру?
— Да.
— Сразу после того, как пришел?
— И сейчас еще там сидит!
— И сейчас еще…
Жоржа обуяли дурные предчувствия. «Зачем Даскаров так поспешил к министру?» — спрашивал он себя. Должно быть, чтобы донести на него, Жоржа… Правда, Даскаров и раньше не раз являлся к министру сразу же после прихода на службу и даже сидел у него целыми часами, но Жоржу казалось, что сегодня это случилось впервые и что это грозит ему гибелью. Обуреваемый мрачными мыслями, Жорж положил перо и в изнеможении откинулся на спинку стула. Он устремил на стену рассеянный взгляд, но в этой рассеянности таились тяжкая забота и тревога; губы его машинально и неслышно шептали: «уволен», «уволен», «уволен»! Румянец внезапно покинул его щеки, лицо его осунулось. «Уволен», «уволен», «уволен», — шептал ему кто-то на ухо.
Открылась дверь, и вошел другой рассыльный.
— Господин министр просит вас пожаловать к нему, — почтительно проговорил он и, вытянувшись по-солдатски,
— Меня? — выдавил из себя Жорж прерывающимся голосом.
И он впился глазами в рассыльного, словно стараясь узнать по его лицу какую-то страшную тайну,
— Да, — ответил рассыльный.
Жорж мгновенно вскочил со стула, поправил галстук, оглядел свой костюм и вышел.
В кабинет министра он вошел бледный как полотно.
Министр что-то писал, сидя за своим огромным письменным столом в углу просторного кабинета, устланного дорогими разноцветными коврами. Дрова весело трещали в большой венской печке,
У письменного стола стоял Даскаров.
Жорж низко поклонился.
Но вопреки всем ожиданиям, начальник взглянул на Жоржа благосклонно и попросил его дать некоторые сведения по какому-то делу. Жорж дал эти сведения и, чувствуя большое облегчение, собрался было уходить.
— Нет, подождите, — снова обернулся к нему министр.
Жорж насторожился.
— Какого вы мнения об Аврамове? — спросил министр.
— О нашем архивариусе?
— Да, о нем, — министр снова наклонился над бумагами.
— Он добросовестно работает, господин министр, это хороший чиновник, — ответил Жорж. И сразу же заметил, что Даскаров смотрит на него чем-то недовольный.
Министр тоже слегка нахмурился.
— Да, работает он добросовестно, но еще усердней занимается политикой, — с досадой и раздражением проговорил Даскаров, бросив на сослуживца строгий, почти злой взгляд.
Услышав эти слова и посмотрев в лицо Даскарову, Жорж убедился в том, что сам он вне опасности, но что она грозит бедному Аврамову. Уверенность эта сразу придала ему бодрости, и он пришел в себя. Он подумал даже, что надо бы заступиться за приятеля и опровергнуть слова Даскарова, но эта мысль молниеносно исчезла; чувство самосохранения взяло в нем верх над всеми прочими душевными побуждениями, и он не решился возражать.
«Если я даже и скажу что-нибудь, разве это ему поможет?.. Только восстановит Даскарова против меня», — подумал Жорж.
— Он действительно занимается политикой? — спросил министр.
— Ничего не могу сказать наверное, господин министр… Я вижу его только в канцелярии… туг он работает на совесть… Но что он делает после службы, об этом я ничего не знаю и ни за что ручаться не могу…
Этот уклончивый ответ косвенно подтверждал клевету Даскарова. Так был подписан смертный приговор бедняге архивариусу,
Министр многознаменательно покачал головой и посмотрел на Даскарова, лицо которого приняло самодовольное выражение.
Благосклонно кивнув Жоржу, министр снова принялся за работу. Жорж поклонился и пошел к себе в канцелярию. Глаза его сияли; лицо сразу же стало таким же самодовольным, гладким, округлым и симпатичным, как и раньше. После сильного испуга и потрясения в душе его наступил полный покой. И Жорж с суровым видом снова склонился над своими бумагами.
В полдень Жорж вышел из министерства. Он шел домой, то и дело здороваясь со знакомыми и улыбаясь. Маска канцелярской серьезности спала о его лица, и оно опять стало приятным и счастливым.