Повести о карме

Олди Генри Лайон

Стражник Икэда громко икнул.

– Во время нашей свадьбы случилось мелкое досадное происшествие, – мать по-прежнему глядела в землю. Называть отца по имени она не спешила. – Скажите, что я имею в виду?

Отец улыбнулся – впервые со дня смерти бабушки Мизуки.

– Я оступился. Я упал прямо на тебя! Дядюшка Шуджи ещё пошутил, что нам не терпится добраться до свадебного ложа. Он приехал на нашу свадьбу и выпил все саке в городе.

– Почему вы упали? Вы были пьяны?

– Нет, я был трезв.

– Так почему же?

– На моей сандалии лопнул ремешок.

Мать вздрогнула:

– Да, всё так

и было.

– Следующий вопрос, – напомнил дознаватель.

– Скажите, Хидео-сан, – имя отца наконец-то прозвучало. – Как мы назвали сына при рождении?

Вот это новость! Тоже мне вопрос!

– Мы дали нашему сыну имя Кенсин. Когда ему исполнился год, он тяжело заболел. Чтобы обмануть и отпугнуть духов болезни, мы дали ему другое имя: Ичиро, Первый Сын. Это была твоя идея, я помню. Смена имени помогла, мальчик выздоровел. Спустя год мы назвали его Рэйденом, желая закрепить успех. В день совершеннолетия нашего сына мы долго спорили. Я подбирал мальчику новое взрослое имя, ты же настаивала, чтобы мы сохранили прежнее, детское.

– Что я говорила вам?

– Что так духи не заинтересуются им вновь. Что имя Рэйден приносит удачу. Что мальчик, став Рэйденом, ни разу не болел. Я не захотел спорить, наш сын остался Рэйденом.

– Всё верно…

Я вытер пот со лба. Оказывается, при рождении меня звали иначе? Кенсин? Ичиро? Имя Рэйден мне нравилось больше. «Гром и молния!» – смеялась бабушка, когда еще была здорова. Она стояла на крыльце и смотрела, как я вихрем ношусь по двору, лупя палкой по доскам забора. Я смеялся в ответ. Я и впрямь представлял себя божеством грома, колотящим в боевые барабаны [9] .

9

Рэйден (Рэйдзин) – бог-громовик, буквально «Гром и Молния».

– Последний вопрос, Хитоми-сан, – напомнил господин Сэки.

Думаю, моя мать с самого начала знала, каким будет её третий вопрос. Просто не сразу решилась его задать.

– Скажите, Хидео-сан…

Она помолчала, сцепив руки под грудью.

– Кого вы любили больше: меня или свою досточтимую матушку?

Взгляд отца заледенел. Он что, выбирает? Выбирает прямо сейчас?! Но между чем и чем? Между любовью к матери и любовью к жене? Между правдой и ложью?!

– Я не хочу огорчать тебя, Хитоми. Но я вынужден говорить правду. К сожалению, свою мать я любил больше. Прости меня, если сможешь.

– Нечего тут прощать, – мать встала перед отцом на колени. Коснулась лбом земли, выпрямилась. – Я всегда это знала. Прости и ты меня.

– Нечего тут прощать, – эхом повторил отец.

4

«Почему же ты мне не сказал?»

– Не грустите, благородная госпожа Хитоми…

Настоятель Иссэн заговорил впервые с начала дознания:

– Любовь к родителям и забота о них – одна из первейших добродетелей. Уверен, если вам и доставалась меньшая часть любви вашего мужа, то лишь в сравнении с покойной госпожой Мизуки. Честность, другая несомненная добродетель вашего уважаемого мужа, свидетельствует в его пользу.

Мать благодарно кивнула настоятелю. В глазах ее, несмотря на то, что все складывалось наилучшим образом, читалась тревога.

– Переходим к опросу других свидетелей, – объявил дознаватель.

Сказать по правде, я был уверен, что на этом расследование закончится. Но нет, господин Сэки повернулся к зеленщику:

– Как ваше имя?

– Ацуши, мой господин.

– Ацуши-сан, вы можете задать три вопроса подозреваемому.

– Это Хидео-сан, значит?

– Здесь нет других подозреваемых. И поторопитесь!

– Хидео-сан, – выпалил испуганный зеленщик, – как зовут мою жену?

Отец пожал плечами:

– Вашу жену зовут Джун.

– Да, верно! – казалось, зеленщик искренне удивился. – А как звали мою первую жену?

– Увы, я не знаю.

Мой взгляд помимо воли вновь устремился к господину Сэки. Лицо дознавателя осталось непроницаемым.

– То есть, как это? Почему не знаете?! Вы, наверное, вовсе не Хидео-сан! А, понял! – Ацуши звонко хлопнул себя ладонью по лбу, словно комара пришлёпнул. – Она ведь, бедняжка, умерла, ещё когда мы жили в Осаке. Лихорадка её забрала, мою Мегуми. Вы её и не знали вовсе, и я вам не рассказывал. Давайте сейчас расскажу! Нас сосватали ещё детьми. Уж как я её любил, как лелеял…

– Ацуши-сан! У вас есть вопросы к подозреваемому?

– Что? Ох, простите! Я не знаю, что ещё спросить…

– Хватит, – дознаватель жестом велел зеленщику замолчать. – Следующий свидетель!

– Можно мне?

– Представьтесь.

– Икэда Наоки, стражник. Хидео-сан в нашем карауле главенствует. Служим мы вместе, вот.

– Спрашивайте.

Не думаю, что инициатива Икэды сильно обрадовала господина Сэки. Но возражать он не стал.

– Хидео-сан, помните? Дней десять назад…

Стражник наморщил лоб:

– Да, точно, аккурат десять дней! Мы с вами, толстяком Мэнэбу, а ещё с Керо, дурачиной эдаким, в карты играли.

Отец кивнул.

– Сколько вы в тот раз у нас выиграли?

Нисимура Керо, сидевший рядом, со злобой покосился на Икэду. Наклонившись, он сквозь зубы что-то прошипел сослуживцу на ухо. Икэда сдавленно ойкнул, зажал рот ладонью. Поздно: слово прозвучало. Азартные игры запрещены самураям указом самого сёгуна [10] ! На запрет все смотрели сквозь пальцы – и самураи, и судьи, и хозяева игорных домов. Но признаться открыто, да ещё перед старшим дознавателем службы Карпа-и-Дракона?! Видят боги, не зря Икэда получил своё имя: Наоки!

10

Военный правитель, диктатор.

Вот уж воистину Честное Дерево!

– Полагаю, – господин Сэки кашлянул со всей возможной деликатностью, – вы, Наоки-сан, не вполне верно сформулировали вопрос.

Тень улыбки тронула его губы:

– Позвольте вам помочь. Скажем так: если бы десять дней назад Хидео-сан вдруг решился нарушить указ сёгуна…

– Ага! – заморгал Икэда. – Если бы вдруг, да!

– …решился, значит, и сел бы играть с вами в карты. Сколько бы он мог у вас выиграть, учитывая его ум и наблюдательность, весьма полезные в этой запретной игре? Вы, полагаю, это хотели спросить?