Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)
Шрифт:
Ветлугин поднял глаза к горам, оцепившим котловину. Он не слушал одобрительного гула, пытливо всматриваясь в снеговое кольцо на вершине гребня, в белые выступы, которые нависли над лесом, как занесенные мечи.
— С каждым годом снег все ближе, да?…
Нырта кивнул:
— Тоже дерево сказало?
Якага с удовольствием подтвердил:
— О, раньше снег лежал далеко…
«Дети солнца», увлеченные игрой в отгадывание, не заметили перемены, которая вдруг произошла с Ветлугиным. Он нахмурился, стал мрачен.
— А будущее? Ты не сказал о будущем. Каким будет лето в следующем году?
Глядя на снеговое кольцо в горах, Ветлугин ответил неохотно:
— Холодным…
— А через три года? Через пять?
— Еще холоднее…
— А через десять лет?
Ветлугин молчал. Что ответить этим людям? Сохранится ли жизнь в котловине через десять лет?…
Он сел на свое место, погруженный в задумчивость.
Взгляд его рассеянно блуждал по долине, потом поднялся к снеговым вершинам Бырранги, где над белыми зазубринами гребня повисло солнце. Сейчас, во время пиршества, неожиданно раскрылась перед ним природа котловины. Он понял все: почему так долго не замерзает река, почему курятся недра огненной горы, почему в воздухе пахнет дымком.
Вулкан? Какой там вулкан! Ничего общего с вулканом. Пожар! Постепенно затухающий пожар!…
Нырта был удивлен молчанием своего приятеля.
— Как ты понимаешь язык деревьев? — спросил он шепотом. И почтительно кашлянул. — Дерево столько рассказало тебе!…
— Больше, чем ждал, — коротко бросил Ветлугин, занятый своими мыслями.
Да, он находился внутри миража.
Только сейчас он представил себе то, о чем раньше лишь догадывался. Очень скоро район микроклимата в горах Бырранга исчезнет, словно его и не было никогда. Холод окружающих, промерзших насквозь пустынных пространств хлынет сюда, затопит лужайки, омертвит корни высоких деревьев. Трава высохнет, поблекнет, разноцветные огоньки погаснут в траве. И наконец, снег белым саваном покроет былое великолепие ущелья.
А когда Ветлугин вернется сюда с экспедицией, то увидит лишь голую, лишенную растительности котловину, услышит гнетущее безмолвие пустыни. И никто не поверит ему, что здесь был когда-то оазис.
Географ испуганно огляделся.
Пока еще все было зелено вокруг, лес стоял на месте. Но жить лесу осталось совсем немного, считанные годы…
Петру Ариановичу вспомнилось, как, спускаясь по склону внутрь котловины, он дивился всему вокруг. Его особенно поразил одуванчик. Осенью в центре Таймырского полуострова — одуванчик!…
Он сорвал цветок и долго, не веря себе, смотрел на безмятежно-спокойный ландшафт через пушистый шар.
Дунул. Одуванчик облетел. И путешественник с испугом оглянулся: не исчезнет ли так и все вокруг?…
Первое впечатление, говорят, самое верное. Не обмануло оно и здесь. Найденный Ветлугиным зеленый, безмятежно-спокойный мирок был непрочен. Это мир-однодневка, исчезающий мир, теряющий яркость красок, тускнеющий на глазах, — мир-эфемер.
Дунь на него — и нет его!…
Глава 10.
Задержано доставкой
1
Держа в руках последний, двенадцатый кусок бересты, Савчук с недоумением посмотрел на нас.
— Все, — сказал он. Не веря себе, еще раз заглянул в текст. — Да, все! Письмо обрывается на этом.
— Не может быть!
— Как?… И подписи нет?
— Ничего нет. Смотрите сами!
Но оказалось, что он ошибся. Кроме прочитанных двенадцати «листов» — больших четырехугольников, был внутри плавника еще тринадцатый маленький четырехугольник, не замеченный нами ранее.
На нем было торопливо нацарапано несколько отрывистых фраз:
«Побег не удался. Они сумели перехватить меня. Сам виноват. Раздразнил Хытындо. Завтра — поединок с Ныртой. Спешу отослать это письмо. Плавник пригодился. Буду жив, напишу еще…»
И в конце коротенькая приписка: «Постараюсь выжить! Выживу!… П.Ветлугин».
— Выживу! — в раздумье повторил я, беря из рук Савчука бересту и вчитываясь в полуистершиеся слова. — Выжил ли он?… Когда отослано письмо, Владимир Осипович?
— На первом «листе» есть дата — тысяча девятьсот семнадцатый год. Судя по событиям, отослано осенью тысяча девятьсот семнадцатого года…
— Почти четверть века прошло! — Лиза горестно всплеснула руками. — Какой срок, подумай, Леша! Какой огромный срок!…
— К чему отчаиваться, Лизочка? — сказал Савчук успокоительно. — Письмо, конечно, задержано доставкой. Но мы, этнографы, знаем подобные примеры.
В 1937 году, по его словам, этнограф Долгих разыскал на Таймыре письмо, датированное 1837 годом. Письмо все время находилось в пути.
В годы царствования Николая I один сибирский казак вручил это письмо своему знакомому с тем, чтобы он передал другому, тот — третьему, и так далее. Цепочка была длинной: адресат жил далеко.
В этом способе связи, впрочем, не было ничего удивительного. Устную весть в тундре передают именно так. С письмом, однако, произошла досадная заминка, «оказия с оказией». Письмо застряло на одном из этапов. Прошло сто лет, прежде чем его нашел ученый. Оно не было даже распечатано.
— Нечего сказать, утешили, Володя! — сердито сказала Лиза. — Неужели этот пример может нас успокоить?
Савчук понял, что сказал невпопад.
— В данном случае, — забормотал он, — прошло не сто лет, а всего каких-нибудь двадцать два — двадцать три года. Уверяю вас, для историка это совершенно ничтожный промежуток времени, почти мгновение…
— Многое могло произойти с Петром Ариановичем за это мгновение, — сказал я, щурясь на догорающие угли костра.
— Да, да, — подхватила Лиза. — Видно, бестия эта Хытындо!
— Якага, по-твоему, лучше?
— Якага глуп, а Хытындо хитра и зла.
— Но почему поединок с Ныртой? Ведь Нырта был его друг, самый близкий ему человек в котловине?
— Нырте могли приказать. Послушание у первобытных народов… — начал было Савчук.
— Нырта стреляет без промаха, — сказала вдруг Лиза. Видимо, была поглощена мыслями об исходе непонятного поединка.