Повести студеного юга
Шрифт:
Как бы ни старался Мэнсфилд, управлять кораблем, ежедневно встречаясь при этом с Джексоном, он не смог бы. Должность капитана для Майкла стала бы проклятием.
Конечно, капитан большого лайнера волен и не встречаться со всеми своими помощниками или, встретившись, молча пройти мимо. Но это не относится к первому помощнику, ибо все свои распоряжения по существующей на кораблях субординации капитан отдает только ему, а он уже в свою очередь — всем остальным.
На уровне Мэнсфилд-капитан — Джексон — первый помощник они были несовместимы. И Алиссон это прекрасно сознавал. Джексон поэтому должен был уйти. Такой вывод следовал из завещания Аллисона, если в нем все было написано так, как говорил Одуванчик.
В правдивости того, что рассказал Поль, Джексон не сомневался. Какой мог быть обман, если ему поручали изъять именно это завещание? Он ведь потом все прочитает своими глазами.
…Погибни сам, но спаси капитана. Выбора быть не должно, о выборе преступно и думать. Преступно не по закону, нет, по всей логике жизни, ибо твоя жизнь и жизнь всего экипажа всегда в руках капитана. Жертвуя собой ради спасения капитана, моряк совершает не благородный подвиг, продиктованный преданной до самоотречения любовью к своему командиру, а выполняет свой высший долг перед содружеством моряков, долг трагичный, печальный, но столетиями оправданный всем содержанием жизни людей, отдавших себя борьбе с одной из самых жестоких стихий. Капитан в этой борьбе не только предводитель, он поводырь и мозг своей команды, ее самый надежный защитник. Поэтому для моряка он и есть второй после бога.
Для Джексона Аллисон не был ни вторым, ни десятым после бога. Настоящего капитана он не видел в нем ни раньше, ни тем более теперь, когда Аллисон решил лишить его возможности плавать на Вайт бёрд». Будь он истинным капитаном, ему не пришло бы в голову швырнуть за борт лучшего из моряков.
Джексон не переоценивал себя, он знал себе цену.
Посягнуть на жизнь Аллисона он никогда бы не отважился, но если это сделают другие…
— Хорошо, так что дальше? — после долгой паузы напомнил Джексон. Против обыкновения, голос его прозвучал почти дружески, даже смягчились в подобии улыбки всегда жесткие складки губ.
— По графику «Вайт бёрд» выйдет из Гаваны в канун Нового года, — приободрившись, продолжал Одуванчик. Не подозревая, чем вызвана перемена в настроении Джексона, он, видимо, принял его улыбку за знак заведомо готового согласия. — Шумный праздник, много вина, музыки… Мэнсфилд, как мы полагаем, развлекать пассажиров на этот раз не сможет. В таком случае обязанности распорядителя бала лягут на вас.
Когда пробьет десятый час, Аллисон вспомнит о своем режиме и уйдет к себе в каюту. Вы останетесь с пассажирами, на виду у всей публики… Все будет естественно.
— Послушайте, Поль, — Джексон снова подавлял раздражение, — я не хочу с вами ссориться. Вы неплохой парень, и мы, черт возьми, оба загнаны в один угол. Плевать мне на Аллисона, меня он не касается, а все остальное… Говорите же наконец яснее! Что будет естественно? Уход Аллисона с бала?
Столь длинная тирада в устах Джексона, сдобренная к тому же неожиданным лирическим признанием, Одуванчика удивила и одновременно обезоружила.
— Откровенно говоря… — он глянул на Джексона с щенячьи виноватым, принужденно-опасливым весельем, — все детали операции мне не известны…
— Как не известны? — У Джексона округлились глаза. — Что за чушь?
— К сожалению… — Одуванчик был явно в замешательстве. Очевидно, ему казалось, что они уже нашли взаимопонимание, но грубая прямолинейность Джексона опять все сводила на нет. — Меня познакомили только с общим направлением замысла и кое-какими отдельными моментами. — Стараясь скрыть смущение, Одуванчик заговорил несвойственным ему вкрадчивым полушепотом. — В подробностях весь план разрабатывал кто-то другой, я не знаю кто. Вероятно, сочли, что мне такая операция не под силу, я не моряк…
«Врешь, подлец, все тебе под силу, и все ты знаешь», — подумал Джексон беззлобно. Вслух он сказал:
— Да, конечно.
Одуванчик обрадованно придвинулся ближе к собеседнику.
— У меня нет оснований утверждать, я скажу лишь о своих предположениях. Они, возможно, далеки от истины, но мне кажется, шеф не вполне уверен в вашей решимости, до сих пор вы слишком дорожили этим судном.
— Не вполне уверен? — Джексон всхохотнул. — Зачем же вся эта говорильня?
— Ну-у… От вас будет зависеть успех операции.
— Это каким же образом, если мне не доверяют и я ничего не должен знать? По-моему, я правильно вас понял?
Одуванчик осклабился:
— Разве наш разговор не является свидетельством доверия? Насколько я могу судить, вас только хотят избавить от необходимости наступать себе на горло. Я имею в виду вашу привязанность к судну. Согласитесь, это разные вещи; самому зарезать любимого теленка или отдать его мяснику.
Склонившись над столом, Джексон сосредоточенно рассматривал свои бурые, поросшие белесым пухом короткопалые руки. Сказал с мрачной ухмылкой:
— Вспомнили, что у Джексона есть нервы… Так что же от меня требуется конкретно?
— Вы замените капитана где-то на полпути между Гаваной и Нью-Йорком. К тому времени вам останется только ничему не препятствовать, но…
— …в чем-то, может быть, и способствовать. Это я от вас уже слышал.
— Я полагаю, не мешать развитию событий — задача конкретная, не так ли?
— Допустим.
— Ну-у…. В остальном разберетесь по ходу дела. Сами события подскажут, что от вас требуется. Предугадать ваши действия невозможно, неизвестно, как сложится обстановка.
— Понятно, — Джексон откинулся на спинку стула, огляделся по сторонам. Было одиннадцать часов утра, и зал ресторана все еще пустовал, только в дальнем углу завтракала какая-то парочка, да, облокотившись на стойку бара, о чем-то тихо беседовали толстый бритоголовый бармен и узкоплечий седой официант. — Понятно, — повторил Джексон с расстановкой. — Но что это будет — взрыв, пробоина, столкновение, или что вы еще там придумали? Я же должен знать, к чему готовиться. Или вы считаете меня медузой на пляже? Да, это верно, расстаться с «Вайт бёрд» мне нелегко, но у меня же ее все равно отнимут… — Джексон вдруг задохнулся, побагровел. Казалось, он сейчас разрыдается или заорет, дав волю очередному приступу бешенства. Но ничего не случилось. — Выкладывайте, я слушаю вас, — поборов минутную слабость, сказал он жестко.