Повести. Рассказы
Шрифт:
— Да я же полчаса стою как дурак…
— Я в этом не сомневаюсь.
— У меня авария, а тебе шутки.
— У меня сегодня вторая авария. Если мне с каждым плакать, то глаза высохнут, — тебе же хуже будет, — а рация охрипнет от мокрости. Кого тебе?
— Старшего механика. Поскорей, пожалуйста.
— Сотая доля секунды! — ехидничал граммофонный голос дежурной Тони. Потом слышно было, как она крикнула: — Иван Васильевич! У Федулова авария. — И пока все ожидали механика, Тоня спросила: — Вася?
— А? Я, — ответил Федулов и оглянулся на нас.
—
— Не вылечит так скоро. Дело серьезное, — все еще угрюмо возражал Федулов.
— А ты ляжь вверх животом на пашню и кричи: «Караул!» Ей-богу, поможет.
Федулов улыбнулся и снова посмотрел в нашу сторону.
— Тебе шутки, а у меня в одном ДТ двадцать процентов всей силы отряда.
— Что там у тебя стряслось? — послышался в рации голос старшего механика.
— Картер пробило. Нижнюю головку шатуна, в третьем, разорвало.
— Не может того быть! — воскликнул механик. — Сейчас выезжаю. Через двадцать минут буду.
Я подошел к рации и вызвал:
— «Урожай»!
— Я «Урожай», — ответила Тоня. — Кто?
— Луков.
— Здравствуйте, Владимир Акимыч!
— Здравствуй, Тоня! Позови-ка быстренько старшего агронома Михаила Петровича.
— Он здесь. Собирается уезжать. Сию минуту!
— Я слушаю, — вскоре отозвался Михаил Петрович.
— Дизельный вышел из строя суток на двое. Делаю перегруппировку отряда: два ХТЗ прекратят культивацию, дадим каждому по одной сеялке и будем продолжать перекрестный в течение суток. В графике делаю соответствующее изменение.
— Свет для ночного сева будет на обе сеялки?
— Отвечай, Василий Васильевич, — обратился я к Федулову.
— На одну не будет, — ответил он.
— Сделаешь свет, — сказал Михаил Петрович.
— Да ведь фары нету! — воскликнул Федулов.
— Возьмешь в восьмом отряде и сделаешь свет, — повторил твердо Михаил Петрович, а мне сказал: — С перегруппировкой согласен, вносите изменение.
Потом все притихло.
Федулов как-то смущенно повел могучими плечами, провел по черным волосам ладонью ото лба к затылку и задумчиво посмотрел в окошко.
Катков, наоборот, чуть просветлел и обратился ко мне:
— А Михаил Петрович толковый агроном! Сразу понимает дело, с полслова понимает.
Федулов зашел за будку, будто спрятался, но не прошло и двух минут, как оттуда рявкнул заведенный мотоцикл. Федулов выехал из-за будки и сквозь треск мотора крикнул:
— Доеду в восьмой отряд. У них один трактор стоит, фару возьму на ночь. Приедет механик — снимайте головку. Вернусь быстро.
— Подожди-ка, Вася, — сказал Катков, сделав ему знак заглушить мотор.
Стало снова тихо.
— Ты сперва напиши трактористам распоряжение, а то уедешь, а я буду с ними договариваться полчаса. Пиши.
Федулов положил блокнот на бачок мотоцикла, написал распоряжение и вручил его Каткову. Затем он умчался, а Катков посмотрел на часы и сказал!
— Без десяти восемь. Едем?
Я не ответил и
— Он уже две ночи не спавши. И третья не предвидится. Так вот, меж делом, заснет на ходу…
— А ты? Ты же подсменный.
— На втором дизеле тракторист болен. Мы втроем на двух тракторах: днем сеем, а ночью культивируем… И сам Федулов сегодня ночью работал, не спал ни вот столечки. — И Костя показал самый кончик ногтя.
— Ты-то тоже не спал сегодня?
— Я — что, я могу, — угрюмовато ответил он и вздохнул, глядя на кусок головки шатуна, который продолжал держать в руке. — Вот горе-то наше! И надо же ей лопнуть сегодня! Подождала бы недельку… Ведь оно ж вон сколько кругом не сеяно!.. Смотрите, — Костя протянул мне кусок головки шатуна. — Раковина, заводской дефект. Я тут ни при чем.
— А сколько, по-твоему, придется стоять?
— Да сколько? Картер в эмтээс везти надо. Гильзу новую надо. Поршень, шатун. Если все это есть, то… кто ее знает, а если нету, то тогда я уж и не знаю.
Катков рванулся в будку, и оттуда было слышно, как он говорил по рации:
— «Урожай»! «Урожай»? Тоня! Узнай срочно: есть ли для дизеля запасные детали — гильзы, шатуны, поршни.
Через несколько минут Катков вышел из будки.
— Все есть, — сказал он.
Костя повеселел. Он зашел вперед трактора, похлопал по радиатору и сказал, как живому:
— Ну, ты, инвалид! Ничего, ничего.
На душе стало немного легче, и мы с Катковым помчались переводить ХТЗ на сев. По дороге встретилась нам автопоходная мастерская. Наверно, механик разыскал ее в массиве по радио и направил сюда. Нам стало веселее. Митрофан Андреевич прибавил скорость и по-мальчишечьи крикнул:
— Держись, Владимир Акимович!
В ушах засвистело. Борозды пошли вкруговую. Автоколея, по которой мы ехали, набегала на нас узкой лентой и проваливалась под мотоцикл, как молниеносный конвейер, а та колея, что рядом, бежала в противоположную от нас сторону. Никаких толчков — так мягок в езде ИЖ-49.
Митрофан Андреевич что-то подпевает в тон мотоциклу, но что — разобрать трудно. А телеграфные столбы несутся к нам редким частоколом. Каждый из них, проскакивая мимо мотоцикла, кажется, чуть сваливается в сторону, и звук мотора ударяет о столб хлестко и звонко: «ж-жих!» — и проскочил, «ж-жих!» — и проскочил.
Но вот близ дороги стоит трактор. Тракторист кончил загон пахоты и, видно, собирается переезжать в другое место. Мы остановились около него. В средине загона пахота была отличной — черная пашня лежала без единой полоски огрехов, но края пахоты пестрели «облизами», треугольнички незапаханной стерни, похожие на балалайки, и канавки от небрежных заездов уродовали вид пашни. Иной бригадир, глядя на такое, будет кричать на все поле, выходить из себя, а бывает, — что там греха таить! — и выражаться начнет черным словом, для крепости. «А как, — думал я, — отнесется к этому Катков?»