Повести
Шрифт:
И я понял, и все остальные тоже поняли, что близнецы несли не зеркало, а кажется… кажется… портрет.
— Осторожнее! — закричал Нашивочников. — Смотрите не разбейте!
Можно разбить и зеркало, можно разбить и стекло на портрете…
Неизвестный предмет поместили на втором грузовике между ножками кухонного стола.
Изыскатели, взобравшись на обе машины, старательно увязывали вещи.
Юркий Нашивочников, потный, еще более растрепанный и грязный, прыгал и суетился внизу.
Никак не удавалось его спросить,
— Закидывай конец сюда! Захватывай за ножку стола! — кричал Нашивочников.
Витя Большой, стоя наверху, перебрасывал веревку с одного борта на другой, закидывал, зацеплял, увязывал…
Последней выплыла из дома древняя, как старая коряжистая ветла, бабушка. Четыре девочки держали ее под руки.
— На десятом этаже! Туда и сорока не залетит, сыночек мой любимый! Ох, грехи мои тяжкие! — кряхтела бабушка.
— Мамаша, не беспокойтесь, там воздух чище. А погулять захочется — на лифте за пять секунд, а то на балкончик кресло вынесу, — утешал любимый сыночек Нашивочников, бережно усаживая мамашу в кабину.
— Они сейчас уедут! — ужаснулся я.
Мальчики самым невежливым образом поймали Нашивочникова за полы пиджака.
— Дяденька, что там такое? — запищал Витя Перец, указывая на неизвестный предмет в одеяле.
— Портрет, портрет, — вырываясь, бросил на ходу Нашивочников. Голос у него был самый будничный и невозмутимый.
А мы? Мы так опешили, что даже ртов не могли раскрыть. Шоферы завели машины.
— Не уезжайте! Мы с вами поедем! Выгружать поедем! Поможем вещи таскать! — завопила Люся.
Удивленный Нашивочников обернулся:
— Поедете с нами?
— Да, да! — повторяла Люся. — Вам одним будет трудно.
— Какие же вы славные ребята! Какое же вам большое спасибо! — Нашивочников крепко пожал мне руку. — Папаша, благодарю. Садитесь скорее! Тетенька, айда в кабину! — кивнул он Магдалине Харитоновне.
Некогда было обижаться на столь непедагогичные прозвища. Все ребята полезли в кузова, подняли растерявшегося Майкла. Володя, стараясь не запачкаться, тоже осторожно полез наверх. Я сам впервые в жизни занес ногу на колесо. Меня потянули за руки, принялись толкать снизу. Я уселся вместе с Номером Первым у заднего борта на кадку с кислой капустой. Рукой я схватился за край одеяла, скрывавшего великую тайну.
Обе машины выехали из переулка на Большую Садовую. Мы покатили мимо Планетария, мимо Зоопарка, мимо высотного здания на площади Восстания. Ярко горели на солнце новые золотые многоэтажные дома. На передней машине изыскатели затянули песню. Маленький Нашивочников, сидя верхом на шкафу, дирижировал и руками и ногами.
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!…
Мы, сидящие на второй машине, молчали, время от времени косясь на одеяло.
Женя и Гена попробовали было на ходу развязать веревку на портрете, но только намертво затянули узел.
— Оставьте, приедем — развяжем, — сказала им Люся. Мы повернули направо, переехали Москву-реку.
— Ага, им дали квартиру в новом, Юго-Западном районе Москвы, — догадался я.
Мы поехали через кварталы строящихся домов. Подъемные краны, похожие на допотопных чудовищ, высились там и сям. Дальше, за поворотом, дома уже были построены. Специальная автомашина с помощью лебедки сажала в сквере порядочной толщины липы. Каток медленно двигался по черной асфальтовой дорожке.
Наконец приехали, начали разгружать вещи. Шкаф не влезал в лифт. Снова бесчисленные муравьи потащили его по лестнице.
Я и Люся взяли в руки портрет и поднялись на лифте на десятый этаж.
— Я так волнуюсь, как никогда в жизни, — прошептала она. Дверь в квартиру была открыта. Мы вошли внутрь, поставили портрет в углу большой комнаты.
Там на подоконнике сидела заплаканная молодая женщина с младенцем на руках. Дитя орало, как тысяча поросят…
— Почему так долго? — сердилась женщина. Нашивочников бережно вытащил из-за пазухи кастрюлечку с манной кашей.
— Уберег еще горячую, — оправдывался он. Дитя моментально замолчало.
— Ты только посмотри, какая красота! — улыбнулась женщина; одной рукой она вытирала слезы, другой кормила с ложечки ребенка.
— Да я уже три раза видел, идемте, идемте смотреть. Маленький Нашивочников повел нас по всей квартире, хлопая себя по коленкам, весело отбивая чечетку. Две большие, светлые комнаты были пусты.
В кухне Нашивочников невыносимо долго показывал нам многоцветный кафельный пол, ослепительную газовую плиту, два белых стола с бесчисленными шкафчиками и полочками, холодильник, мусоропровод.
Мы перешли в блистающую белизной и чистотой ванную. Вежливость требовала восхищаться кранами, трубами и прочими коммунальными чудесами. Но по ребячьим лицам я видел, что все изыскатели готовы были лопнуть от нетерпения.
Пришла на кухню бабушка, посмотрела направо, посмотрела налево и прошептала:
— Как в раю!
— Большое, большое вам спасибо! Приходите к нам на новоселье, — благодарили нас улыбающиеся супруги.
«Теперь пора!» Я улучил момент и схватил Нашивочникова за руку:
— Вашу прекрасную квартиру мы осмотрели, теперь покажите ваш портрет, — сказал я и вдруг почувствовал, как учащенно забилось мое сердце.
— Портрет? — переспросил Нашивочников. — Портрет у меня правда знаменитый.
Все столпились вокруг. Мальчики в несколько ножей безжалостно разрезали веревки. Одеяло упало…
Это был не портрет, а огромная увеличенная фотография бравого дяди с галстуком бабочкой, с закрученными усищами и пышными завитыми волосами. Усач стоял во весь рост, опираясь на спинку роскошного кресла.