Повести
Шрифт:
Он сам себе не отдает отчета в том, что делает, но, как только утром послышалось знакомое уже потрескивание поверх льющейся над бульваром песни, Марк поспешил к окнам лоджии.
Поначалу мелькнула у него мысль открыть окно и, быть может, запросто познакомиться с ней, отсалютовав друг другу кружками.
Вот только это не о нем. Ничего не дается ему запросто: он не тот парень, который может с легкостью завести ненавязчивое знакомство, подойти к девушке и спросить, будто между делом, чем она занимается на выходных, и пригласить, например, в кино.
Нет.
Да, вот это про него. Так чего же отклоняться от привычного хода вещей?
К тому же Марк и не собирается с ней знакомиться. Он здесь ненадолго. И… к чему ей эти проблемы?
Его последние отношения, как всегда, печальные и скоротечные, закончились ссорой в баре, погромом и вызовом полиции.
А эта девушка выглядит вполне счастливой. Симпатичной. У нее широкая красивая улыбка и вьющиеся волосы. Возможно, она старье собирает. А он еще что-нибудь сломает у нее, чего не сможет потом купить.
Марк поджимает губы и качает головой, сам не понимая, как зашел мыслями так далеко, что уже сам себя пригласил в ее дом.
Однако… однако все ж ему любопытно. И это ощущение, после нескольких дней беспросветного равнодушия ко всему, дарит ему чувство легкой окрыленности.
Она заканчивает завтракать и исчезает из поля его зрения, прикрыв перед тем ставни.
Весь день Марк мается от безделья. После обеда все же решает поработать. Отсылает проделанную часть работы, чувствуя себя на порядок лучше: хоть какое-то дело. От мыслей о прогулке он поначалу отказывается, но все же после ужина устраивает себе вылазку.
Он бестолково ходит вдоль улицы, сунув руки в карманы куртки и заглядывая в окна всевозможных магазинчиков: от павильона с шоколадом со всего света до лавки с цветочными горшками ручной работы, но никуда не заходит – не хочет привлекать к себе внимание дружелюбных продавцов.
Этот город точно его недолюбливает. Узкие мощеные тротуары не дают ему ни неспешно пройтись, ни развернуться, не помешав при этом другим пешеходам, а их тут по вечерам, оказывается, порядочно. Он чувствует себя неповоротливым бревном в веселом обмельчавшем горном ручье.
На углу улицы Марк обнаруживает булочную. Ее запахи дразнят обоняние, но он не смеет зайти. Сквозь незашторенные окна виднеется плотная очередь перед прилавком – это его и отталкивает. Он высокий, плечистый; в таких небольших помещениях все взгляды на какое-то время неизбежно обращаются к нему, и перспектива стоять под прицелом нежелательного внимания, прижатым к другим страждущим, его совсем не прельщает.
Марк возвращается в квартиру ни с чем.
Но теперь всё вовсе не так беспросветно,
Понимание приходит к нему, лишь когда он различает уже ставшие привычными звуки проигрывающейся пластинки. Марк торопится на лоджию и с чуть заходящимся сердцем открывает окно и выглядывает…
Чтобы вновь увидеть лишь темнеющий оконный проем и открытый ящик на подоконнике, из которого и звучит незатейливая, будто шутливая песенка об обыденности жизни и об этом городе. Но никто не показывается ему, и это вызывает досаду.
С чего-то он успел придумать себе, что она знает о его появлении. Но ведь может так статься, что он просто наблюдает за чужой жизнью. И это никакой не диалог.
Наверное, она даже не догадывается о том, что кто-то ждет, когда она заведет в очередной раз пластинку.
Под неспешное пение он начинает задумываться о том, кто она такая.
Он видел ее дважды. Девушка казалась ему довольной своей жизнью. Насколько он вообще мог об этом судить. Наверное, работает где-то неподалеку. Возможно, в одной из тех лавочек, что он видел вечером на улице.
Внезапно эта мысль оказывается очень волнующей, стоит ему только представить, что он мог встретиться с ней сегодня лицом к лицу. Она-то бы и не поняла, кто он такой, зато сам Марк мог бы увидеть ее вблизи, возможно, поздороваться и попросить помочь ему… – с чем там? – с выбором горшка, например.
Даже в его мыслях выходит убого. Но он с легкостью может представить, как она улыбнулась бы ему в ответ, – он уже видел ее яркую белозубую улыбку, – как любому другому покупателю, и как заговорила бы. В его воображении ее голос похож на тот, что пел сквозь громкое потрескивание в его первое утро здесь: мягкий, но живой, чуть осипший и певучий.
И тут пластинка заедает. Это действует отрезвляюще. Марк выпрямляется и вновь пристально вглядывается в окно соседнего дома: он только что заметил движение рук, подхватывающих короб с подоконника и уносящих его вглубь мансарды.
Марк даже прищуривается, но ничего больше не может различить, а музыка тем временем вовсе смолкает.
Он еще медлит несколько мгновений, с волнением всматриваясь в темноту и прислушиваясь к тишине, но потом начинает чувствовать себя глупо. Закрывает окно и покидает лоджию.
Следующее утро он проводит в смятении. Он встал чуть свет, оделся, умылся, побрился, приготовил себе завтрак, но беспокойство никуда не девается. Он знает, чем вызвано это состояние, но не может понять, оправданно ли оно. И лишь когда оживает поблизости успевшая стать добрым знаком музыка, понимает, что да – вполне оправданно.
Потому что на этот раз Марк направляется на лоджию и несмелой рукой отворяет окно, чтобы перестать прятаться.
Он одет в толстовку, и у него с собой кружка с кофе – как прикрытие.