Повести

Брыль Янка

— Как раз поспел на их молебен. Баб, брат ты мой, полная хата, а сама Тарадра подперлась кулачком и лопочет:

«Я и говорю, подметаю это я под вечер хату, а тут как блеснет, как засверкает! Гляжу: так это ж пресвятая богородица!.. Все золотце, что вокруг ее святого личика, так и посветлело, так и блестит, как новенькое! Перекрестилась я, теточки, да бух на колени».

Бабы уши развесили, слушают. А Бобручихи нет. Ну, думаю, елки зеленые, я это дело разберу. Чудо-то чудо, да какие из него выводы будут? А она,

брат, давай им эта выводы, как по писаному, выкладывать. «А что, говорит, брешут ведь, что бога нет. И колхоз этот выдумали, и еще всякое…»

Так и есть, думаю, без Бобручихи здесь не обошлось. Даже Ганна Носик и та ручки на животе сложила. «Конечно, говорит, сестрицы мои. Рече безумец в сердце своем: несть бога. А он, создатель, все видит. Се гряду, говорит, и возмездие мое со мною…»

Тут я не выдержал. «И ты туда же! — говорю. — А с каких это пор вы, баптисты, за иконы стоите? Вы ж до сих пор были против».

Тут уж они, бабы, на меня, как куры на несчастную мышь.

«Бог один, — расходилась Тарадра. — Как человек ни молится, так и хорошо. А вы вон из моей хаты, безбожники!..»

— А ты что, не один разве был? — спрашиваю я у Чугунка.

— Да что ты! — смеется Алесь. — Никогда поп один обедню не служит. Хлопцы были и девчата. И за тобой я посылал, да вас обоих дома не было. А где же Микола?

— В сельсовет поехал с Ячным Кастусем. Ну, рассказывай.

— Дай закурю.

«Алексей Чудотворец» начинает сворачивать цигарку. Но и ему не терпится, и, прислюнивая бумажку, он цедит:

— Ну, тут уже… понятно, я начал… Дай огонька.

С форсом выпустив первую затяжку, Алесь заговорил спокойней:

— Гляжу я, брат Василь, на иконы, вижу: и впрямь блестит богородица. А рядом с ней Николай Чудотворец. Глядит на меня, бородач, из-под своего котелка и, кажется, вот-вот загнет: «Пошел вон!»

«Отчего ж ты, говорю, Татьяна, и Миколу тоже не намазала?»

«Что намазала? Чем намазала?»

«Сама хорошо знаешь, чем мажут. А хочешь, так я еще раз тебе покажу».

И показываю ей вот эту самую, браток, бутылочку. «Ну, что, говорю, она?»

«Ничего я не знаю, чугун ты! Никто мне ничего не давал. Пускай тебя так мазями мажут, как я ее мазала!»

А тут хлопцы:

«Давай, Алесь, давай!»

«Что давай? Трясцу я вам дам!» — взвизгнула Тарадра.

Никто, брат, ее не держит, а она кричит: «Пусти!» А сама в запечек да за скалку. Подскочила оттуда к столу, встала у икон и ну орудовать, как саблей.

Э, думаю, тут можно, как говорится, и голову за правду сложить. Пойдем, хлопцы, в обход. А мы взяли с собой про запас еще одну икону. И как раз такой же Микола, замурзанный, злой. Достал я из кармана тряпочку, смочил ее из бутылки и начал. Выручай меня, думаю, перекись водорода. Слышал, что можно ею позолоту чистить, а сам никогда не пробовал… И что ж ты думаешь? Посветлели,

брат, ризы святителя. Хлопцы хохотать, а я говорю:

«Ну что, миленькие, видели? Теперь несите крупу и сало мне. Прием в кузнице, весь день».

И объяснил им тогда, что в этой бутылочке. «А можно, говорю, и луковкой потереть. Тоже помогает, обновляется».

Провел я первую часть программы и думаю: как бы это заставить Тарадру признаться? Потому она, брат, стоит и молчит, как воды в рот набрала.

«Что, говорю, Татьяна, стыдно признаваться, так я помогу. Тебя, говорю, подучил тот самый человек, вернее сказать, та самая баба, о которой и я сейчас думаю. Правда?»

«Черт тебя знает, про кого ты думаешь! Чего ты ко мне привязался?!»

«А думаю я про того, про кого ты и сама думаешь».

«Чего мне про нее думать! Что она, мать мне или тетка? Что я, не такой же бедный человек, как ты?..»

«И еще я знаю, говорю, что она тебе дала».

«А что она мне дала? Пускай она подавится своим салом!.. У-у-у!» — и поехала и завела. Даже скалка, кажется, сама выпала из рук.

Ну как, Василь, здорово?

Чугунок смотрит на меня, он явно удивлен моим молчанием.

— Не понравилось, что ли?

— Оно ничего, — улыбаюсь я. — Да можно было бы получше сделать.

— Еще лучше? — удивляется Чугунок. — Эх, черт! Может, и правда, надо было мне с тобой посоветоваться.

— Я вчера по-другому думал, — говорю я, кончая работу. — Не надо было бы и в хату к ней ходить и поднимать тарарам с бабами. Культурно можно было сделать. Подготовил бы кто-нибудь из нас доклад про эту самую петрушку с обновлением и прочитал. Тогда можно было бы и луковкой натереть или этой самой химией, за которой ты натощак в аптеку бегал. Что, Алексей Чудотворец, не так?

С новой цигаркой в сжатых губах Чугунок растерянно смотрит на меня большими цыганскими глазами и молчит, раздумывает, как тут быть.

— Здесь у тебя что-нибудь найдется? — кивает он затем на мою книжную полочку.

— Такого, чтобы коротко и как раз об этом, нет. В библиотеке нашей, кажется, были такие брошюрки.

— Хрен их там раскумекает. Не с моим ртом да мышей ловить.

Я надеваю свой только что отремонтированный военный сапог, а он, Алесь, говорит:

— А про кличку ты уж, брат, не болтай.

— Про какую кличку?

— Ну, что я — чудотворец.

— Сделаешь доклад — не скажу. Да ты же сам ее и выдумал. Свою сермяжку, говорят, носить не тяжко.

Мы выходим из хаты и расходимся каждый в свою сторону: Алесь в кузницу, а я на склад, куда мы сегодня свозим со дворов семенной фонд.

— Так помни, — говорит еще раз Алесь. — О чудотворце ни слова.

Эта просьба кажется мне такой мальчишеской, что я останавливаюсь и гляжу вслед Чугунку. Самому хочется стать моложе. Я кричу: