Повести
Шрифт:
Бессонов поднял голову, и лицо его передернулось, выразило страдание. Во второй половине блиндажа зуммерили, звенели, перебивая друг друга, телефоны, прорывались надсадные голоса, и явственно покрывал этот шум баритон Деева, выкрикивающий команды вперемежку с руганью и угрозами:
– Отойдешь на миллиметр - лучше сам себе семь граммов пусти в лоб, Черепанов! Дошло? Вся артиллерия у тебя там, все противотанкисты - плюнуть негде! Знаю, что окружают, так что - «караул» кричать? Стоять, как… хоть душа из тебя вон!.. Откуда еще танки,
Бессонов слышал это и понимал, что командир стрелкового полка Черепанов докладывал о том, что обойден с флангов танками, дерется в полуокружении, просил поддержки, но Деев, не обещая помощи, отвечал на это словами гнева и в обстановке смерти советовал избавление смертью, если не выдержит… А Бессонов сидел здесь, в отдельном отсеке, и не имел права вмешаться. Деев выполнял приказ, который он отдал, - стоять до последнего, и было бы нечеловечески трудно посмотреть ему в глаза, тоже ожидающие помощи, хотя полковник и знал бесповоротную значимость приказа своей дивизии, принявшей страшный танковый удар, положенный судьбой, как это бывает на войне, где нет выбора.
– Ты мне, Черепанов, лазаря не пой!
– кричал в нервной взвинченности Деев, срываясь на отчаянные нотки.
– Я что - не понимаю? Сказано - все! Завяжи пупок тремя узлами - и стой! Артиллерия тебя на полный дых поддерживает! Не видишь, а я вижу! Что плачешься - терпи! Стой, как девица невинная, кусайся, царапайся, а держись! Больше не звони с этим! Слышать не хочу!..
«Деев выполняет мой приказ, но что он все-таки думает, отдавая эти команды?» - опять мелькнуло в голове Бессонова.
На секунду он встретился глазами со взглядом начальника разведки. Тот уже не стряхивал с карты крошки земли. Но тихое, невысказанное осуждение и вместе просьба о помощи были в умном и утомленном взгляде подполковника Курышева. Он отлично понимал обстановку, сложившуюся в дивизии, понимал по этим звукам боя, по этим командам Деева в другом отсеке блиндажа. И Бессонов потер ладонью лоб, сказал не то, что хотел сказать, и не то, что думал:
– Говорите, подполковник. Я вас слушаю.
– Товарищ командующий, - ровно начал Курышев, - кажется, обозначилось окружение дивизии…
– Уверены?
– Да, по-моему, и энпэ обходят танки, товарищ командующий.
Бессонов посидел с минуту и, как бы очнувшись, устало посмотрел на начальника разведки, затем встал, проговорил с жестким любопытством:
– Не договаривайте. Хотели сказать, что мы сами можем превратиться в «языков»? Так, по-видимому, подполковник?
– Я говорю об объективной обстановке, товарищ командующий, - прежним ровным голосом объяснил подполковник.
– Через некоторое время немцы могут перерезать связь. И тогда мы потеряем нити управления.
– Благодарю за объективность, подполковник. Но пока нити управления еще существуют, - сказал Бессонов.
– И приказа об «языке» я не отменял. Даже если нас с вами возьмут в плен. Что весьма неприятно.
Он снял телефонную трубку.
– Командующего артиллерией… Работает связь? Ну, вот и отлично. Дайте Ломидзе.
Потом, узнав в трубке несколько гортанный голос генерала Ломидзе, заговорившего с акцентом: «Совсем взбесились у вас фрицы, товарищ первый…», - перебил его вопросом:
– Есть возможность использовать сорок второй полк реактивных минометов на направлении Деева?
– Отдаю приказ, Петр Александрович. Использовать против танков? Так я понял вас?
– Вы правильно поняли.
В другой половине блиндажа, прокуренной до сизого тумана, в котором передвигались фигуры офицеров, трещали телефоны, Бессонов не задержался. Лишь заметил среди работников оперативного отделения высокую фигуру полковника Деева, не сказал ни слова и, палочкой толкнув дверь, вышел из блиндажа. Майор Божичко последовал за ним.
– Товарищ командующий!
– из беспрерывного звона телефонов за спиной прозвучал охриплый баритон Деева. Бессонов вышагнул в траншею.
Еще не стемнело совсем, а мороз к вечеру неистово окреп. Колюче ошпаривающим ветром дуло со стороны темно-малиновой, придавленной к земле щели заката, и ветер из стороны в сторону мотал над высотой гремящую пальбу боя. Сильно несло сметаемой с брустверов ледяной крошкой; как битое стекло, кололо в губы. И от сигнальных ракет, круто сносимых ветром вокруг НП, появилось ощущение, что высота сдвигалась куда-то над огнями и пожарами, разверзшимися внизу.
Мощными кострами горела станица на берегу, а везде по багровому снегу, будто по окрашенной скатерти, рассыпанно ползли, останавливаясь, ощупывали что-то хоботами орудий черные с белыми крестами ядовитые, огрузшие пауки, разбрасывая впереди себя огненную паутину. Огненная паутина зигзагами оплетала, стягивала кольцом далеко видимый сверху берег, а в этом кольце - красные оскалы наших батарей; автоматные трассы взметались веером над высотой.
Майор Божичко, навалясь на бруствер, с недоверием вглядывался в низину перед рекой, явно стремясь убедиться, как близко бой подошел к НП. Задушенные ветром ракеты падали на скатах высоты, пули птичьими голосами цвикали над бруствером - автоматчики уже были на этом берегу реки.
– Товарищ командующий, разрешите обратиться? Бессонова физической болью коснулся сорванный, хриплый голос полковника Деева, заставил его обернуться. Несколько секунд он стоял, не торопя доклад Деева, догадывался, о чем тот скажет.
Силуэт Деева казался неподвижно огромным, загородившим проход в траншее; при взлете ракет возникало его лицо, молодое, с горячечными в отчаянии глазами, ищущими что-то в лице Бессонова - помощи, облегчения для своей дивизии, надежды, и едва свет ракет опадал и темнота омывала это невыносимое выражение, Бессонов испытывал такое чувство, точно чьи-то пальцы на горле отпускали его.