Поводырь
Шрифт:
Позвал Артемку. Приказал тащить жбан побольше. Сотник на глазах совмещал несовместимое – время и пространство. Литры отличного напитка исчезали мгновенно. Но лишь та теория становится законом, что подтверждается многочисленными опытами. А у меня в кувшине уже дно просматривалось.
– Хотелось бы примеров.
Допил первую кружку и нагло вылил себе остатки. Казачок уже с добавкой бежит – вон по ступеням каблуками подкованными грохочет.
– Дык эта… господин губернатор. Оно, мож, и мне бы хотелось. Этих-то… примеров. Толька не ловили еще, штоб всем способ открылся.
Понятно. Считается, что чиновник должен воровать. Может быть, кто-то и крадет. Но чаще всего этого
– И что же, так уж и богато в губернском правлении людишки живут?
– Да где же богато, – сморщился сотник. Это Артемка все пробку с бочонка вытянуть не мог, а у командира фаза сохнет… – Можа, Фризель да столоначальники евойные и не бедствуют, а мелкие-то чинуши знамо рублям до полукопейки счет ведут.
– Фризель – это у нас кто?
– Павел Иваныч? Дык он, Герман Густавович, у вас председателем служит. Он и при Александре Дмитриче служил, а при Валериане Александровиче советничал…
– Я так понимаю, эти господа – мои предшественники на посту начальника губернии? И как бы вы их охарактеризовали?
– Герман Густавович, – укоряюще глянул Безсонов. – Я-то кто, штоб господам генералам характеры сказывать? Мое дело казачье: бери шашку – скачи, воюй. А они кто?! Они начальство и енерал-майоры. Его превосходительство Озерский, который Александр Дмитриевич, – он нашим Томским инвалидным батальоном командовал в чине дивизионном. Во как! А мы при ем тока в распутицу в Томских казармах сиживали. Все боле по тракту ссыльных водили.
– Разве казачье это дело?
– Я так мыслю, ваше превосходительство, што воинское это дело. Коли приказ даден, иво сполнять надобно.
– А вообще – каково жилось-то при Озерском?
– Дык так же, как и при его превосходительстве Бекмане. Они ученые господа, по горному ведомству-то поболе были, чем по правлению томскому. Александр Дмитриевич так и в губернии не часто показывался. Все больше в Барнауле да по заводам алтайским. Слышал, уголь при ем начали из земли ковырять, серебро на горюч-камне плавить. Прежде горные господа деньгу с углежогов на пенсию себе собирали, а Озерский сильно обидел их… Без конвойных и не ходил никуда. Как в Санкт-Петербург ево забрали, поди, сызнова дрова на угли пережигают…
– Ну это начальника Горного округа головная боль.
– А и то верно, Герман Густавович. От многия знания – многия печали.
– Да ладно тебе прибедняться-то, Астафий Степанович. Чего же ты, с закрытыми глазами да ушами, что ли, ходишь? И не молчат ведь люди. Один одно брякнет, другой другое.
– То жандармов государевых дело – за людями разговоры слушать. Мое дело казацкое…
– Знаю-знаю-знаю. Шашку в зубы и на коня! Дурачка-то из себя не стройте. Я ведь тоже не третьего отделения чин. Сами понимать должны. Вот приеду я в Томск – и что? За что хвататься? Куда бежать? Кто есть кто? По незнанию и сволочь какую-нибудь к себе приблизить могу. Знать мне надо! Оттого и спрашиваю. И на вас наседаю, ибо больше не у кого узнать. Борткевича вызвать да вопросы ему задать? Он от испуга «Боже, царя храни» выть начнет…
– Кхе, кхе… И то правда, ваше превосходительство. Начнет. Он ить, поди, тоже мзду с купчин сымает. Жалованье коллежскому асессору хоть и поболе, чем в сто рублев, положено, а все равно – по сибирским расходам маловато для такого чина. Подворья, чай, своего не имеет, на съемном жилье не разбогатеешь. Детки опять же…
– И сколько же тут платят за квартиру?
– Кхе, откедова, ваше превосходительство, тут квартирам-то взяться? Чай, не Томск или Барнаул. Поди, дом внаем берет. Хныкина поспрошали бы. Этот
– А и в Томске чиновный люд на жилье поборами собирает?
– Кому дают – те не иначе как. А секретарям да мальчишкам побегушным кто даст? Некоторые и по пятеро в комнатах спят. Соломки с возов надергают, да и примастырятся.
– Вы, Астафий Степанович, мне ужасы рассказываете… Выходит, младшие чиновники и вовсе в нищете пребывают?
– Дык и выходит, ваше превосходительство. Их благородия коллежские регистраторы, как положенные сорок рублей получат, перво-наперво бегут долги раздавать. Домовладельцам да в лавки к евреям. С остального леденечик дитю да моток ниток жене. А там, глядишь, проситель какой подношение сделает. Так и до следующего раза дотянут…
– Охренеть…
– Что, простите? Вы что-то сказали, ваше превосходительство?
– Это по-немецки, сотник… Ну, вы меня расстроили. Как с голодными помощниками большие дела делать? Они же половину разворуют, просто чтобы штаны от голода с животов не падали…
– Как есть разворуют. – Полуведерный жбан, словно игрушка в руках ребенка, совершил замысловатое движение. В вазах вспухала роскошная мелкопузырчатая пена. – С голодных глаз лихо всяческие махинации выдумываются…
Препечальнейшая картина. Полагаться на людей, озабоченных только добыванием денег на прокорм семьи, совершенно нельзя. И самое отвратительное – в голову ничего не приходит, чтобы как-то исправить положение. Зарплаты министерством назначены. Не из своего же кармана подкармливать три сотни подчиненных… А если не из своего, тогда из чьего?
И пиво уже не лезло в горло. В животе булькало, а приятное легкое опьянение словно холодным душем смыло печальное известие. Пришлось выпроваживать ничуть не обидевшегося Безсонова, чтобы подумать в одиночестве. И он ушел, как Винни-Пух, с револьверной коробкой под одним локтем и жбаном пива под другим.
Глава 5
Купцы иерусалимские
В мое будущее время в России могло нормально работать все что угодно, только почему-то не почта. До курьезов ведь доходило, но так ничего годами и не менялось. А тут, за полторы сотни лет до, рано поутру мне принесли пару писем и несколько газет. «Томские губернские ведомости», «Русский инвалид» и еще какая-то, с мухой в заголовке – «Северная пчела».
Вообще больше чай уважаю. Тем более тутошний – крепчайший, ароматный, терпкий. То ли травки какие-то в него добавляют, то ли это совсем другое растение. Может статься, заваривают этот божественный напиток из того, что действительно чай, а не ошметки с обгрызенных для англичан кустов. Вот вроде и способов никаких особенных не применяют – тупо суют в заварник пол-ладошки спрессованной в кирпичик субстанции и получают шедевр.
Но вместе с почтой предложили кофе. Столь же ароматный, адски черный и сладкий. И повелся. Захотелось. Первый кофе за миллиард лет – кто бы отказался? Да еще с блинами. Артемка сказал – масленичная неделя началась. Нужно есть блины! Я что, против? Я блины вообще забыл, когда ел… Но и тут убили – поинтересовались: какие именно я блины предпочитаю. Чугунные, блин! Они что, какие-то другие бывают? Квадратные, прст, давайте! Оказалось, это я в своем двадцать первом веке немцем был, а не здесь. Сдобные, масляные, белые, ржаные, гречишные – мало? С грибами, с икрой, с медом, с ягодами, с вареньем, со взбитым масляным и сметанным кремом… С печенью, муксунячьей струганиной… Зайчатиной, свининой, лосятиной, говядиной и кониной… Макать в сметану? Фу, какой дурной вкус. Не прикольно! В высших домах Лондона и Парижа давно изволят макать в патоку…