Поводырь

Дай Андрей

Оставалось терпеть и помогать. Тем более что это отвлекало от разбора жалоб недовольных «отлучением от кормушки», пойманных с поличным на поставках по завышенным ценам купцов. Пришлось с помощью Миши писать распоряжение о проведении всех будущих закупочных операций присутствия на суммы от ста рублей и выше методом обратных аукционов. Это когда договор подписывается с тем из поставщиков, кто предложил самую низкую цену при равном или лучшем качестве. Дело для девятнадцатого века новое, и я надеялся, что комбинации с подставными купчиками изобретут не сразу.

За бюрократической

суетой пролетела неделя. От жандармов не было ни слуху ни духу, и Карбышев, уже вычеркнутый из списка членов экспедиции на Алтай, лишь разводил руками. Видимо, у майора не очень хорошо получалось разоблачить заговор, которого, скорее всего, и не было вовсе.

Двенадцатого мая, между двумя и тремя часами пополудни, к верхним причалам, в районе торговых рядов, под приветственные гудки причалил шестидесятисильный пароход Адамовского. На выкрашенном белой краской защитном кожухе гребных колес сверкающими на солнце буквами значилось: «Уфа». За собой корабль тянул какое-то недоразумение, опрометчиво названное баржей.

Плоскодонное деревянное судно. Метров пятьдесят в длину и не больше семи в ширину. На носу и корме небольшие надстройки – будки. Кормовая пониже носовой, и на ее крыше расположено кормило – здоровенная жердина, присоединенная к широкой лопасти руля. Никакой палубы, а соответственно и трюма, не существовало. По сути, это был увеличенный вариант тех ладей, на которых триста лет назад Ермак Тимофеевич где-то здесь в окрестностях хулиганил. Представить, как на этом судне смогут разместиться почти триста человек и столько же лошадей, я так и не смог. Единственным вариантом мне виделся метод тетриса…

До даты отплытия оставалось одиннадцать дней, и срочно требовалось не только найти вторую баржу, но и каким-то образом уговорить хозяина пароходства Юзефа Адамовского тянуть не одну, а две сразу. При том что он уже наверняка по моему же совету взял подряд на перевозку груза до Барнаула или Бийска. Да и я тоже хорош! Что мне стоило уточнить в договоре грузоподъемность требующегося судна? И с чего я решил, что баржи из моего времени и в середине девятнадцатого века должны быть одинаковыми? Вполне могло оказаться, что и стосильного тецковского «Дмитрия» могло не хватить, чтобы толкать ту стальную махину из двадцать первого века против течения.

– Ох и шельма этот Оська! – крякнул Николай Наумович Тюфин, основатель и главный хозяин портового черемошникского хозяйства. – Энти поляки токмо друг за дружку и держацца. Остальные-то для их навроде псякревников – собак шелудивых, значицца. Шо ж он, не ведал, тля, что ваше превосходительство к Алтаю армию повезет? Знамо – ведал. А завместо баржи грузовой он те, вашество, паузок самосплавный поставил. Вишь-ка нос экий, прямой да грубый…

Кровь прилила к лицу. Действительно почувствовал, как покраснели щеки и уши.

И все-таки я, несмотря на обрусевшее немецкое тело, остаюсь русским. Понадобилась хорошенькая встряска, чтобы мысли, так мучившие меня две недели, сложились в единую, стройную – и даже красивую – картину. А «невинный» обман Адамовского… Что ж. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– Пароход-то дашь? – успокоившись и даже досадуя, что приходится терять

время на такие пустяки, поинтересовался я у Тюфина. – С баржей.

– Не-а, ваше превосходительство. Не дам, – грустно сказал купец. – Насадов парусных хочь пять штук бери. Даже денег за них не спрошу. Только людишек корми на их. А уж из Бийской крепости я, поди, отыщу, чево в Томск на них сплавить.

– Насады большие? Отставать, наверное, от парохода станут?

– А и станут, да не слишком. Оська, поди, хочь лоции бумажные и бережет, а однова без толку гнать машину не станет. Никто прежде, поди, в Бийск на машине не ходил еще… А суда, ясно дело, большие. На кой мне, на Оби-то матушке, лодки малые? Чай, не рыбу рыбалю.

На том и договорились. Уже через неделю мой флот увеличился на пять действительно больших, палубных, с огромными – в половину хоккейной коробки – парусами «фрегатов». Только их причаливание к пристани я пропустил. Занят был. С Кретковским общался. Очень уж интересная комбинация получалась.

Нужно сказать, что письма, призванные спасти жизнь наследнику, я написал в тот же вечер. Четыре. Константину Победоносцеву – одному из любимых и уважаемых воспитателей Николая и, что особо ценно, окончившему на пять лет раньше то же Училище правоведения, что и Гера Лерхе. Мы как бы были хорошо знакомы, и я мог быть уверен, что он не выбросит послание в мусорную корзину, не читая.

Второе – ее императорскому высочеству, великой княжне Елене Павловне. Несколько другое по содержанию, но по той же причине, что и первое: она хорошо ко мне относится и должна принять изложенную в тексте версию близко к сердцу. При ее связях и влиянии добиться аудиенции у императрицы легче легкого.

Третье – собственно императрице. Честно говоря, собирался писать царю. Но не смог. Не нашел слов, чтобы одновременно пресмыкаться, как сейчас это принято, перед величием императора и докладывать о «заговоре».

Четвертое тоже адресовал не тому человеку, кому изначально собирался. Была идея отправить мою «кляузу» своему непосредственному шефу – министру МВД. Но сразу от нее отказался: не тот это человек, чтобы рискнуть настаивать или поддержать меня в разговоре с императором. Тем более что было еще два кандидата – князь Василий Андреевич Долгоруков, начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, близкий друг Александра Второго, и Николай Владимирович Мезенцев – восходящая звезда тайного сыска, начальник штаба Жандармского корпуса.

В конце концов остановился на князе. Здесь реакция получателя меня интересовала в последнюю очередь. Четвертое письмо должно было показать – я сделал, что мог, доложил, куда следует. В то, что донесение Долгорукому будет расследовано без прямого указания царя, я нисколечко не верил.

Три первых я тщательно запечатал и подписал адреса. Последнее подписал, но запечатывать не стал. И пригласил к себе жандармского майора.

Тот явился с таким выражением лица, будто я специально подсунул ему «пустышку» вместо такого многообещающего польского заговора. И явно Киприян Фаустипович готовился к моим нападкам, которых, к вящему его удивлению, так и не последовало.