Повседневная жизнь греческих богов
Шрифт:
Но кровь — это далеко еще не все. Смертные или бессмертные антропоморфные тела сложны и деятельны; их части и жидкости, их функции и движения выходят на первый план в рассказе о жизни тел. И если мы, отрешившись от досужих рассуждений, внимательно рассмотрим богов, то будем вынуждены признать, что божественный организм вовсе не характеризуется отличиями, существующими между haimaи ikhor. Haimaпредставляет собой исключение. Если не принимать в расчет кровь, то тела бессмертных абсолютно идентичны телам смертных: одинаковые члены, тождественные ткани, схожие внутренние органы. Даже для обозначения частей смертных и бессмертных тел и их функций мы пользуемся одними и теми же терминами. Сущая правда, что у Патрокла закружилась голова, когда Аполлон ударил его по спине рукой. Молодой герой бросился в бой и сеет смерть «равный богу». Однако его преследует настоящий бог — Аполлон. «Аполлон ему вышел навстречу. Только Патрокл его не приметил в смятении битвы, ибо явился Бессмертный, густою окутанный тучей. Сзади он стал за героем, в широкие плечи и спину тяжкой ударил рукой — и в глазах у
Безусловно, ноги Посейдона выдали олимпийца, несмотря на то, что он изменил до неузнаваемости свою внешность. Бог покинул свою морскую резиденцию и появился на бранном поле. Он, уподобившись и видом, и голосом прорицателю Калхасу, обратился прежде всего к обоим Аяксам — сыну Теламона и сыну Оилея. Дотронувшись до тел героев своим посохом, он сделал их суставы гибкими, а руки и ноги — проворными. А затем неожиданно, словно преследующий добычу ястреб, стремительно удалился. Настолько стремительно, что даже те, из-за которых он изменил свою внешность, поняли, что перед ними был не человек. «Верно, Аякс, кто-нибудь из богов, на Олимпе живущих, образ провидца приняв, нам сражаться велел пред судами, ибо то не был Калхас, прорицающий птицегадатель, сзади его я узнал, когда он уходил: по движенью голеней легких и ног без труда узнаваемы боги (podon ode khemaon)»(Илиада, XIII, 68—71). По следам, ichnia, отпечатавшимся на пыльной земле, Аякс не преминул заметить, что боги всегда позволяют себя узнать, оставляя следы, которые можно легко разгадать. Бог идет, ступая ногами по земле. Именно это обстоятельство и разоблачает богов. Ноги богов оставляют следы, похожие не только на следы человека, например на следы охотника, по которым его может разыскать лев, но и на следы зверей, преследуемых собаками с острым нюхом. Ichnion— вот самый обезличенный признак невидимого присутствия, незаметного проявления живого существа, причем любого существа из тех, кто «дышит и ходит по земле». А ходить по земле — это вовсе не второстепенное занятие в жизни людей. Совсем наоборот — это признак, отличающий людей от богов: одни небожители, другие ходят по земле. Так говорит сам Аполлон, обращаясь к своему врагу Диомеду: «Прочь отступи, Диомед, опомнись! Равняться с богами в мыслях своих не дерзай оттого, что не равны судьбою племя бессмертных богов и людей, попирающих землю» (Илиада, V, 440—442). Ходить и даже ползать (herpein)— вот способ пересечения пространства, присущий исключительно смертным. Ведь боги «владеют» местом, где они обитают. Боги — это те, кому принадлежит Олимп, hoi Olumpon echousi, а потребители хлеба — это те, кто меряет шагами землю, которая им не принадлежит и которая даже, если верить Кипрейским песням, страдает от них. Следовательно, Посейдон выдал себя знаком, как нельзя более свойственным смертным: следами от ног.
Размашистая и необыкновенно тяжелая рука Аполлона соотносится с внезапно ставшими безжизненными руками Патрокла, которого поразил бог. Ногам Посейдона, оставляющим божественные следы, соответствуют ноги обоих Аяксов, которые повелитель морей наполнил отвагой и яростью. Возникает вопрос: уж не забавляется ли поэт, все время проводя параллели между телами людей и телами олимпийцев? Ведь при подобном подходе исключительные свойства божественного тела (сила, следы, оставляемые им) лишний раз напоминают о фундаментальной гомологии: о тождественном анатомическом строении. И разве случайно ослепительно красивую Афродиту узнала Елена — самая красивая из женщин, удивительно похожая на богиню любви? Готовясь к разговору с Еленой, Афродита приняла облик старухи, прявшей для красавицы, когда та жила еще в Лакедемоне, чудесные изделия из шерсти, которыми та очень дорожила. Но Елена узнала лебединую шею богини, ее сладострастную грудь, ее сияющие глаза и, не справившись с волнением, обратилась к Афродите, назвав богиню по имени.
Какой бы ни была причина, пробудившая желание поэта подчеркнуть общие черты, присущие богу и противостоящему ему простому смертному, мы нисколько не сомневаемся, что удостоверение превосходства божественных черт дает Гомеру возможность вновь подчеркнуть, что люди и боги вполне сопоставимы между собой. Давайте подробнее поговорим о красоте, об этом преимущественно божественном символе, который чаще всего маскирует природу, олимпийскую или смертную, существа, похожего на человека. Рассмотрим, как поступают две богини — Гера и Калипсо, — когда у них возникает необходимость прибегнуть к чисто женской хитрости: соблазнению.
Гера и пояс Афродиты
Древние греки считали Геру верховной богиней. Сестра и супруга Зевса, она постоянно провоцирует властелина Олимпа и бросает ему вызов, чтобы выставить в выгодном свете свою собственную стратегию. В споре с Афродитой и Афиной, разрешить который должен был сын троянского царя Парис, Гера посулила юноше власть, тогда как ее родственницы и соперницы пообещали ему соответственно любовь самой красивой женщины и славу великого полководца. Гера предстает перед нами как умная, решительная и авторитетная женщина. Обычно она не пускает в ход волшебные чары. Однако иногда все-таки Гере приходится так поступать, чтобы воплотить в жизнь свои помыслы и облегчить достижение своей цели. Например, однажды ей настоятельно потребовалось отвлечь внимание Зевса от дел простых смертных. «Стала тогда размышлять волоокая Гера-богиня, как обольстить бы ей разум Эгидодержавного Зевса» (Илиада, XIV, 159—160). Проявить свою власть? Нет, волоокая богиня избирает иной путь: она чисто по-женски решает соблазнить Громовержца. И для этого она умащивает свое прекрасное тело. Скрывшись от любопытных глаз, закрыв огромные, с тайным засовом, двери так, чтобы никто из богов не сумел их открыть, она начинает совершать тщательный туалет: «Прежде всего она смыла весь прах с обольстительной кожи светлой амброзией; после вся жирным натерлась елеем, что находился у ней, благовонный, божественный, стоило тронуть его в меднозданном чертоге Зевеса — и аромат разливался кругом по земле и по небу, этим елеем она, умастив роскошное тело, волосы стала чесать, заплетая руками их в косы; светлые, пышно они с головы ниспадали нетленной» (Илиада, XIV, 170—177).
Гера, как это было принято, умащивает тело амброзией. Нет никаких сомнений в том, что ее косы божественны и «амброзийны», а чело бессмертно. Однако ее тело, вернее, внешняя оболочка ее тела ( chros) есть не что иное, как тот самый chros, который образует «кожу» смертных, например Одиссея. Ведь и Одиссею, выброшенному на остров феаков, однажды тоже придется омывать и очищать свой chros, весь покрытый солью и грязью. Названная «прекрасной», кожа Геры не обладает никакой гистологической спецификой. Оказывается, она может быть грязной и ее нужно очищать точно так же, как кожу покрытого пылью усталого воина. Физическая грязь (lumata)не позволяет смертному общаться с богами и совершать ритуальные обряды. Агамемнон, намереваясь совершить жертвоприношение Аполлону, приказывает своим воинам очистить тело и бросить всю грязную одежду в море. Но это не вступает в противоречие с тем, что эпидерма самого бога может быть покрыта грязью.
Гера, омывшись амброзией, натерлась елеем. Следовательно, ее кожа стала сухой, обезвоженной. Кожа Геры не обладает сама по себе чудесным свойством, как это можно было бы предположить, всегда оставаться мягкой и благоухающей. Как и кожа любой смертной женщины, кожа Геры грубеет, поэтому ее необходимо смягчать и растирать благовониями. Хотя Гера и пользуется эксклюзивной, изготовленной только лишь для нее одной косметикой ( ambrotos, то есть бессмертной), данное обстоятельство ничего не меняет: олимпийцы совершают ту же операцию, что и простые смертные. Это весьма банальный прием ухода за телом, проделываемый мужчинами наравне с женщинами. К нему прибегают и атлетически сложенные герои, и самые кокетливые девицы. Наконец Гера собственноручно укладывает волосы, не прибегая к помощи служанок. Чистое, надушенное, ослепительное тело богини готово облачиться в наряды и украсить себя.
«В легкий богиня затем облачилась покров, что Паллада, долго трудясь, ей соткала и дивным шитьем испестрила. Пряжками этот покров на груди застегнув золотыми, Гера приладила пояс, украшенный ста бахромами, яркие вдела в отверстья ушей, проколотых ровно, серьги о трех жемчугах и большой красотой засияла. Дивная в сонме богинь покрывалом окуталась сверху, сшитым недавно, прекрасным, сияюще белым, как солнце. Пару сандалий красивых к блестящим ногам подвязала» (Илиада, XIV, 478—486).
Детально продуман наряд: сцена одевания выставляет божественное тело в ином свете, чем сцены омовения, растирания елеем и причесывания. Обряжая себя, тело как бы обнажается: оно состоит из груди, ушей, нежных мочек, которые пришлось проколоть, тонкой талии, перехваченной поясом, ног, которые нужно обуть в сандалии. Одним словом, богиня одевает свое тело так, как это делает каждая женщина, то есть самым земным способом. Покров, платье, сандалии, пояс и еще жемчужные серьги: во всем перечисленном выше нет ничего божественного, иначе говоря, ничего такого, чего бы были лишены тела смертных. Напротив, все это придает богине вид элегантной красивой женщины. «И украшения все возложив на цветущее тело, вышла из спальни она...» (Илиада, XIV, 487—488).
А затем происходит самое интересное. Перед тем как отправиться к Зевсу, прекрасная богиня раздобыла чудодейственное средство: пояс, который Афродита, искушенная в любовных утехах, носит на груди, «пояс цветной (...) дивно расшитый, в котором таились все чары богини. В нем и любовь, и желанья, и сладкие сердцу беседы, в нем и соблазн речей, ослеплявших порою и мудрых» (Илиада, XIV, 214—217). Все то, что способствует соблазнению, сконцентрировано в вещи, которую Афродита всегда носит с собой, обвязав вокруг своей знаменитой груди. Гера забирает пояс, надевает его и, покинув вершину Олимпа, стремительно устремляется на Лемнос.
Прекрасное, наряженное тело Геры не было готово к любовному свиданию. Ему не хватало самого малого, того, что Гера решила одолжить у другой богини: способности пробудить желание. Нежность, привлекательность, соблазнительные слова — все это отсутствовало. Гера не рассчитывала на свои наряды и украшения. Для того чтобы понравиться собственному супругу, она взяла взаймы предмет, который вызовет к ней, но независимо от нее, сексуальное влечение.
Приведенный эпизод можно было бы рассматривать таксимонически: Гера является прежде всего верховной богиней. Следовательно, она не в состоянии проявлять эротическую власть, которая характеризует совершенно определенную деятельность и которую воплощает Афродита. Верховная богиня вынуждена призвать на помощь богиню влюбленных, во-первых, потому, что она от природы лишена полномочий, данных Афродите, а во-вторых, потому, что не хочет посягать на чужие права. Мы уже видели, как повелитель олимпийцев сурово отчитал Афродиту, вмешавшуюся в военный конфликт, и призвал ее к порядку. Безусловно, строгий раздел сфер влияний и различия в способе действий дают нам разумное, но отнюдь не исчерпывающее объяснение. Положение, в котором очутилась Гера, не идет ни в какое сравнение с положением Афродиты, уличенной в превышении своей компетенции. Когда Гера берет взаймы пояс Афродиты, появляется более тонкая проблема: откуда проистекает желание? Что порождает желание? И опять можно без труда провести наглядную параллель между олимпийцами и смертными.