Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного
Шрифт:
К тому же, в отличие от Макиавелли, царь Иван явно не принадлежал к последовательным сторонникам централизованного государства. Ярче всего рецидивы его «удельного» мышления проявились в учреждении опричнины и в фарсе царской интронизации Симеона Бекбулатовича в 1574 году. Шутовская маска «Ивашки Московского», добровольно возложенная на себя монархом, прекрасно демонстрирует всю зыбкость идеи централизации в его самодержавном сознании [29].
Первый российский царь был очевидным традиционалистом, которому не могла не импонировать византийская церковная модель, допускавшая активное участие императора в делах Константинопольского (Вселенского) патриархата. Как известно, басилевс ромеев не только наравне с патриархом выступал гарантом чистоты православного вероучения, но и непосредственно влиял на кадровую политику патриархата и церковную жизнь в целом [30].
Исстари русский великий князь, а впоследствии и царь, имел право выбора главы поместной церкви. В XVI–XVII веках Освящённый
Однако Иван IV считал возможным определять не только конкретного человека, по его мнению, достойного верховной церковной власти, но даже цвет и форму его клобука [32]и цвет воска, которым он должен пользоваться при запечатывании грамот. Именно эти вопросы царь вынес на обсуждение отцов Освящённого собора, съехавшихся в Москву для избрания митрополитом монаршего духовника Андрея (в иночестве Афанасия) 24 февраля 1564 года. Священноначалие Русской церкви не осталось равнодушным к «вопрошанию» венценосца, указав в специальном соборном решении: «Также митрополиту печатати грамоты благословенные и ставленые, и посылные красным воском, а на печати быти Пречистой Богородице со младенцем, а на другой стороне быти руке благословеной, а вкруг ее (печати. — И.К., А.Б.) быти подписи митрополичю имяни». «А архиепископу Великого Новаграда и Пскова печатати красным воском по прежнему обычаю; а архиепископу Казанскому печатати красным же воском», — гласила соборная грамота от 2 февраля 1564 года, скреплённая не только рукоприкладствами архиереев, но и государевой печатью {11} . И это не единственный пример трепетной заботы монарха о «мелочах» архиерейской и, шире, церковной жизни. Раньше, в 1551 году, он подготовил 37 «царских вопросов» для отцов Освящённого собора, ответы на которые составили знаменитый сборник церковного права — Стоглав. Свое вмешательство в духовные дела, подлежащие юрисдикции священноначалия во главе с митрополитом, венценосец объяснял заботой об искоренении многочисленных «нестроений», призывал епископат общими усилиями добиться единодушия в тех случаях, когда речь ведётся «о православной нашей христианстей вере и о благостоянии святых Божиих церквах, и нашем благочестивом царствии, и устроении всего православнаго хрестьянства». А посему он провозглашал: «…Всякому розгласию отныне далече быти повелеваем, всякому же согласию и единомыслию содержатися в нас» {12} . От внимания Ивана не ускользнули ни соблазнительная традиция продажи антиминсов [33](вопрос 2), ни проблема ростовщичества монастырских властей и белого духовенства (вопрос 16), ни распространение среди верующих магических практик, профанирующих христианское богослужение (вопрос 11), ни брадобритие и увлечение иноземными нарядами (вопрос 25), а также многие другие отступления от установлений Священного Писания и канонического права.
Царь и московские митрополиты эпохи опричнины
Учреждение опричнины серьёзно нарушило отлаженную веками систему церковного управления. С первых дней существования нового государственного административного устройства царь, по сути, вступил в затяжной конфликт со священноначалием Русской церкви, якобы покрывавшим изменников-бояр. Именно в этом преступном намерении Иван Грозный огульно обвинял своих подданных «духовного чина» в знаменитом послании в Москву от 3 января 1565 года, в котором он объяснял причины своего тайного отъезда из столицы в Александровскую слободу. Притом адресовано оно было именно митрополиту Афанасию. В действительности только глава Русской церкви мог серьёзно помешать намерениям монарха сурово покарать «ослушников», по традиционному праву митрополита «печаловаться» перед монархом за опальных (ходатайствовать о их помиловании). Между тем разгневанный на бояр и их «потаковников» Грозный был готов жестоко мстить даже за намёк на «измену» и немедля зачислял в ряды своих личных врагов любого, кто посмел бы ему помешать свершить задуманное.
Удалившись из Москвы в слободу, Иван не взял себе в спутники митрополита Афанасия. Тот оказался для первого русского царя, пожалуй, самым неудобным архипастырем на московской кафедре, поскольку «тиран Васильевич» не мог игнорировать его заступничество за опальных. Афанасию, едва ли не единственному из всех российских митрополитов эпохи опричнины, удалось добиться от монарха прощения для арестованного после октября 1564 года боярина И. П. Яковлева-Захарьина и сосланного ещё в 1562 году видного военачальника князя М. И. Воротынского (оба погибли позже, при его преемниках). Справедливости ради необходимо заметить, что к «молению» первоиерарха и членов Освящённого собора за боярина Яковлева присоединили свои голоса его поручители: земские бояре князья И. Д. Бельский и И. И. Пронский, конюший И. П. Фёдоров-Челяднин, окольничий А. А. Бутурлин, а также несколько десятков знатных дворян и приказных людей. Однако, без сомнения, выдающаяся роль в освобождении опального
Дело в том, что царь и архиерей некогда принадлежали к одной «покаяльной» семье: Афанасий (в миру Андрей) в бытность свою благовещенским протопопом исповедовал и наставлял самодержца по праву духовного отца. Это обстоятельство, по-видимому, и позволило автору «Книги степенной царского родословия» [34]сохранить в какой-то степени влияние на Ивана IV. Такая ситуация вряд ли устраивала венценосца, и 19 мая 1566 года он добился отставки своего бывшего духовника «за немощию велик». Поразительно, что государь помнил о крепких узах духовного родства, связывавших его с митрополитом, и после «сведения» того с кафедры. Например, в июле 1566 года Иван Васильевич доверил ему ответственнейшее поручение — «поновление» всероссийской святыни, Владимирской иконы Божией Матери. Не исключено также его участие в работе над миниатюрами Лицевого летописного свода. Неизвестно, как долго Афанасий прожил «на покое» в кремлёвском Чудове монастыре, однако он не был там в заключении и умер от естественных причин [35].
Прежде чем поведать о правлении и трагическом конце преемника Афанасия, святителя Филиппа II Колычёва, необходимо упомянуть еще одного иерарха, которого многие исследователи также считают жертвой Грозного: казанского архиепископа Германа, происходившего из аристократической фамилии Полевых-Садыревых. По уникальному свидетельству князя А. М. Курбского, после «сведения» с митрополии Афанасия Иван Васильевич будто бы предложил стать новым главой церкви именно Герману; при этом от него, как, впрочем, и от других претендентов, требовалось лишь одно — безоговорочная поддержка опричной политики царя. Но Герман мало подходил для роли марионетки-подручника и на первом же собеседовании с монархом энергично выступил против опричнины. Естественно, что вариант его приглашения на митрополию немедленно отпал. Явно поддавшись чувству неприязни к Грозному, Курбский с удовольствием пересказал слухи о таинственной гибели Германа на своём подворье в Кремле через два дня после разговора с венценосцем. На самом деле казанский архиепископ не только прожил ещё год и три месяца, но и не подвергся опале: 25 июля 1566 года он в «сущем» сане участвовал в поставлении митрополитом Филиппа, а скончался в Москве во время «морового поветрия» (эпидемии) 6 ноября 1567 года {13} .
Двадцатого июля 1566 года отцы Освящённого собора «нарекли» всероссийским митрополитом соловецкого игумена Филиппа Колычёва. Вызванный в Москву «для духовного совету», а вероятней всего, в качестве одного из членов «синода», избиравшего нового главу Русской церкви, он неожиданно для себя узнал о царском пожелании сделать именно его преемником Афанасия. После весьма продолжительных уговоров со стороны царя и соборян Филипп попытался заставить Ивана IV принять условия своего пребывания на первосвятительском престоле: ликвидировать опричнину и восстановить право митрополита «печаловаться» за опальных. В случае же сохранения нового порядка он грозился добровольно покинуть митрополию. Однако Грозный не внял требованиям архипастыря. Он повелел передать новому «нареченному» митрополиту, чтобы тот «в опричнину и в царский домовый обиход не вступался, и на митрополию ставился, и после поставления не оставлял ее» ни при каких обстоятельствах {14} . Филипп публично принял царские «кондиции», и пять дней спустя с подобающей событию торжественностью и пышностью состоялась его интронизация в Успенском соборе Московского Кремля. По иронии судьбы возглавить службу довелось новгородскому архиепископу Пимену Чёрному, в мечтах видевшему себя, а не кого-либо другого предстоятелем Русской церкви.
Святитель Филипп — едва ли не самая трагическая фигура в истории отечественного православия эпохи Средневековья. И дело тут не в том, что, будучи насильно «сведён» с митрополичьей кафедры, он претерпел сначала физические страдания в монастырском узилище, а потом и мученическую смерть от рук Малюты Скуратова. Митрополит, публично отказавшийся от права «печаловаться» за опальных на избирательном Освящённом соборе, с первых дней своего управления церковью обрёк себя на колоссальные душевные терзания, вынужденный молча наблюдать, как набирал обороты маховик репрессий. Трудный моральный выбор стоял перед Филиппом Колычёвым: либо так же прилюдно нарушить ранее взятые обязательства и возвысить свой голос в защиту истребляемой паствы, вверенной его попечительству, либо сохранить верность данному слову и разделить с царём и его «кромешниками» нравственную ответственность за грех невинного пролития крови. Долго так продолжаться не могло.
Менее чем через год, 22 марта 1568 года, московский первоиерарх впервые всенародно обличил Грозного во время богослужения в кремлёвском Успенском соборе, проявив при этом трогательную заботу о христианском спасении венценосца: «Благочестивый царь, наше (то есть Филиппа. — И.K., А.Б.) молчание умножает грех души твоей и может причинить <духовную> смерть». Надо отдать должное Ивану IV: он пытался избежать эскалации конфликта, предлагая Филиппу в сложившихся обстоятельствах добровольно оставить митрополию и удалиться «на покой». Но тот решил исполнить свой пастырский долг до конца, предоставив царю возможность самому изыскивать способы изгнания неугодного архиерея с первосвятительского престола.